Алмазный эндшпиль

Вот разве что расставаться с «Голубым Французом» было жалко.

Глава 10

Когда стало очевидно, что машина едет к Новому Арбату, Верман вжался в угол и, кажется, даже пискнул от ужаса. Дымов бросил на него насмешливый взгляд. «А чего ты ожидал, голубчик? Что тебя любезно подвезут до твоего салона? Нет уж, напортачил – так будешь лично отвечать перед Хрящевским! Не на мне одном ему срываться, пускай и тебе достанется».

Валентин Петрович позвонил боссу, как только они отъехали от банка. Две машины сопровождения летели впереди и сзади, и теперь-то было совершенно ясно, что операция завершилась успешно.

– Николай Павлович, груз у меня, – отрапортовал Дымов, довольно похлопывая себя по животу. – Едем! Все прошло нормально, Верман со мной.

– Тащи его сюда, сволочь обрезанную, – приказал Хрящ. – Как он в банке себя вел?

– Да вроде без эксцессов, – Дымов покосился на съежившегося ювелира.

Всю дорогу тот молчал, но когда «ауди» подъехала к серому офису Хрящевского, Верман бессознательно вцепился в ручку дверцы. В подземном гараже шум улиц стих, и в машине стало отчетливо слышно его тяжелое прерывистое дыхание.

«Как улитку придется его выковыривать, – озабоченно подумал Дымов. – Чего доброго, обгадится с перепугу, вонючка…»

Он с отвращением зыркнул на Вермана, и тут его осенила новая мысль. «Полбеды – обгадится, как бы не помер!»

Дымов отлично умел орать, угрожать, втаптывать в грязь чужое достоинство и издеваться. Успокаивать и утешать – гораздо хуже.

– Слушай, Верман! Хрящ хочет поговорить с тобой о Генрихе Краузе, – неуклюже соврал он. – Выложишь все по-быстрому – и отправишься на встречу со своим Дворкиным.

Фраза про встречу с Дворкиным отчего-то возымела ровно противоположный эффект: Верман уставился на Валентина Петровича с ужасом, беззвучно шевеля губами.

– От черт! – выругался Дымов, сообразив, что ювелир понял его превратно. – Да жив твой Дворкин, жив! Везут его к тебе в целости и сохранности.

Насчет «везут» Валентин Петрович, положим, соврал. Ему было отлично известно, что Сему Дворкина по-прежнему держат в подмосковном коттедже. А если быть точным, то не в самом коттедже, а в подвале. В последнее время небольшой поселок разросся, и, хотя дом окружал двухметровый забор, Дымов решил подстраховаться. Мало ли, что взбредет в голову пленнику – вдруг начнет орать или подавать знаки «Sos» в окно! А людишки нынче пошли бестактные, любопытные, готовые сунуть нос не в свое дело. Зачем рисковать? Пусть орет в подвале, там его точно никто не услышит.

Но Верман об этом не знал и немного приободрился. «Должно быть, сперва испугался, что его на расстрел ведут, – усмехнулся Дымов, но тут же помрачнел. – Хотя с Хряща станется, честное слово…»

У входа в кабинет Хрящевского ювелир вдруг встал как вкопанный.

– Э-э, ты чего, – прикрикнул Дымов. – Давай!

Он подтолкнул несчастного внутрь. Из малинового кресла навстречу им поднялся хозяин кабинета.

Хрящевский широко улыбался. От этой улыбки Моня скакнул назад, как перепуганная лошадь, но уперся в Дымова.

– Заходи, заходи! – дружелюбно пригласил Николай. – Что глаза прячешь? Хотел кинуть Колю, а? Хотел, хотел! – он удовлетворенно засмеялся. – Думал, ты самый хитрый. Думал, сука, а?

Хрящевский занес над Верманом растопыренную пятерню.

Моня вжал голову в плечи и зажмурился, ожидая удара. Но Хрящ не ударил: он влепил пятерню в лоб Моне и с силой толкнул его. Верман быстро-быстро попятился назад, смешно перебирая ножками и взмахивая руками, чтобы не свалиться на спину.

Дымов расхохотался – до того нелепо выглядел ювелир. Ну точь-в-точь жук, который боится, что шмякнется и больше не встанет. Так и будет лежать, дрыгая лапками, до тех пор, пока не переедет велосипед или не раздавит тяжелая подошва. Хрусть – и нету Вермана! То есть жука.

– А я ведь, Моня, хотел посмотреть в твои бесстыжие глаза, – приговаривал Хрящевский, кругами ходя вокруг ювелира. – Спросить, есть у тебя совесть? Теперь вижу, что нету. Дымов, скажи, как после такого верить людям?

Валентин Петрович был уверен, что Хрящевский будет измываться над ювелиром до последнего. Но босс обошелся с Верманом нежно: всего лишь сгреб его за грудки, подтащил к себе и внушительно сказал:

– Завтра же отвезешь мои бриллианты Купцову. Ты уже неделю как вернулся, ни к чему тебе у себя его товар держать. А про амстердамский аукцион забудь, нечего там делать. Все ясно?