Дело гастронома № 1

– И сколько же нашли в этом бидончике? – с трудом выговаривая слова, спросил Брежнев.

– Пятьдесят пять тысяч долларов, Леонид Ильич!

– Хо-хо! – невольно сорвалось с губ Брежнева. – Я таких денег и в руках не держал!

– И готовилась сделка еще на десять тысяч долларов! Но мои товарищи ее пресекли! – деловито заметил Андропов, с удовлетворением отмечая, какое сильное впечатление произвели на Генсека эти фотографии.

Брежнев помрачнел, удрученно покачал головой.

– Такие вещи прощать нельзя! Надо наказать по всей строгости закона! – насупился он, причмокнув несколько раз.

– Аримин сам себя наказал! Покончил с собой в тюрьме! Понимал, что мы и взыщем по всей строгости закона!

Брежнев кивнул головой и сердито спросил:

– Это что же, все директора плодоовощных баз у нас так жируют?!

Андропов помедлил, прежде чем ответить.

– Не все, но с прискорбием вынужден доложить: большинство. И все они с партийными билетами в карманах. Ходят слухи, что Аримин, дабы устранить нашу финансовую проверку, передал один миллион рублей товарищу Гришину… – Андропов нахмурился. – Правда, повторю, то слухи, доказательств у нас нет!

Брежнев помрачнел.

– Я считаю, мы должны со всей ответственностью спросить с некоторых товарищей за соблюдение социалистической законности при отправлении своих высоких должностей, а также за соблюдение морально-этических норм, – продолжил свои доводы Юрий Владимирович, но, взглянув на Брежнева, осекся: Генсек снова с живым интересом разглядывал фотографии, на которых были сняты стодолларовые купюры.

Взглянув на умолкнувшего Андропова, Леонид Ильич уверил его:

– Мы обязательно поговорим об этом на Политбюро!

Об этом «обязательно» Брежнев, конечно, забудет, да это и не так важно. Андропов взглянул на часы: прошло всего десять минут их разговора, а Генсек уже явно слабо соображает, все чаще жуя ртом пустоту. Раньше он держался минут двадцать, но тут, видимо, страшная правда, да еще фотографии сразили его наповал.

– Ты работай, Юрий Владимирович, продолжай в том же духе! – уже с трудом прожевывая слова, выдавил из себя Брежнев. – А то все, понимаете ли, только просить приходят! Дай им один миллион, дай два! А вот Юрий Владимирович сам приносит! Действуй, Юра! А фотографии эти оставь, я их тут кое-кому покажу! Добренькими все хотят быть!

Андропов кивнул, поднялся, понимая, что время его истекло.

– Давай действуй, мы тебя поддержим! – радуясь, что Андропов уходит, улыбнулся Брежнев и вяло пожал его руку.

Андропов именно этих слов и ждал. Эти слова он и передаст канцеляристу Константину Устиновичу Черненко, который уже поджидал его, чтобы зафиксировать в своих анналах протокол состоявшейся встречи между Брежневым и Андроповым. На заседании очередного Политбюро Черненко доложит о ней и о том, как не покладая рук трудится товарищ Брежнев, не упуская из вида ни одного важного государственного вопроса. Ну а позже, когда прихлебалы Гришина будут нападать на Андропова за чрезмерную активность его спецслужб, Юрий Владимирович сможет своим недругам напомнить эту просьбу Брежнева «продолжать в том же духе», а для него приказ Генерального секретаря – не снижать темпов расчистки авгиевых конюшен – и есть главный жизненный ориентир. Юрий Владимирович прежде всего исполнитель воли Генерального секретаря, не больше, но и не меньше.

– Спасибо за поддержку, Леонид Ильич! – посерьезнев, проговорил Андропов и вышел из кабинета.

На столе стояли чашки с чаем, заварной чайник был накрыт нарядной русской куклой в пышном сарафане. На больших тарелках лежали бутерброды с красной рыбкой, финским сервелатом, с бужениной и с сыром. В фарфоровых вазочках – шоколадные конфеты и печенье. Зоя поджидала Беркутова. И он не заставил себя ждать. Прибежал, виновато улыбаясь. Зоя, увидев его, просияла, стала торопливо разливать чай. Беркутов присел у стола. Зоя тут же положила ему на тарелку три бутерброда, налила чаю покрепче. Сама села напротив.

– Чай уже остыл, но вы так и любите! – улыбнулась Зоя. – А вот я люблю горячий!

– Помню!

Она улыбнулась. Директор был чем-то озабочен, а может быть, и расстроен, однако по выражению его лица всегда трудно было узнать, что творится у него на душе. За годы работы с ним она и сама научилась скрывать свои чувства, но по отдельным деталям уже умела определять настроение Беркутова. Сейчас его что-то тревожило.

– Наш Максимыч все посылочки запаковал в одну большую коробку. На каждой посылочке написано кому, я сам коробку поднимал, она, честно сказать, тяжеловата! Но ты не волнуйся. Максимыч сам внесет ее в вагон, а в Костроме, я уже позвонил, тебя обязательно встретят, погрузят коробку в машину и занесут прямо в номер! Сама за нее не хватайся! – он вздохнул. – Ну вот, вроде бы все!