Я, Мона Лиза

Елена, миловидная женщина с каштановыми волосами и строгим взглядом, отвела нас с Дзалуммои на третий этаж, в просторные комнаты, которые теперь принадлежали мне. Покои Франческо располагались на втором. Высоко держа лампу, она сначала показала мне детскую, с пустой колыбелью под неумело выполненным изображением Марии и ее младенца, глядящего по-взрослому. Далее располагалась пустая комната няни — здесь было пронзительно холодно, и я решила, что в этом камине никогда не разводили огня.

А затем горничная привела нас в отведенную мне гостиную, где стояли стулья, столик с зажженной лампой, письменный стол и полки с книгами, удовлетворяющими женский вкус: любовная лирика, псалмы на латыни, учебники классических языков, тома с многочисленными советами, как хозяйке следует вести дом, как принимать гостей, как лечить простейшие болезни. Здесь тоже не горел камин, но было теплее, так как это помещение находилось на два этажа выше столовой, где ярко горел огонь, и на этаж выше покоев Франческо.

Гостиная и детская выходили окнами на север — это был фасад дома. Мои покои, а также комната прислуги, где теперь поселилась Дзалумма, потеснив Елену и Изабеллу, смотрели окнами на юг. Елена показала нам, где живут служанки, позволив мне краем глаза заглянуть внутрь; моя собственная спальня в родном доме была меньше и скромнее.

Затем мы пересекли коридор, и Елена распахнула дверь в спальню невесты, в мою спальню.

Комната отличалась откровенно женственным убранством. Белые стены, кремовые полы, розовый и зеленый мрамор, каминная полка и вся отделка камина из белого гранита, ярко блестевшего при свете щедрого пламени. Перед камином стояли два изящных кресла с пухлыми сиденьями, затянутыми бледно-зеленой парчой; на стене позади них висел огромный гобелен, на котором две женщины собирали апельсины с дерева. На кровати, засыпанной лепестками роз, лежало вышитое и отделанное кистями покрывало из того же синего бархата, что и мое платье. С балдахина черного дерева свисали роскошные занавеси, отделанные золотом; внутренние искусно задрапированные занавеси были сшиты из прозрачного белого шифона. Окна до пола, открывавшиеся на юг, вели, как я и предполагала, на балкон.

Обе стороны кровати украшали столики, на одном из них стояла белая миска с цветочным узором, наполненная благоуханной розовой водой. Выше висело овальное зеркало. На втором столике размещались лампа, серебряная тарелка с изюмом, графин с вином и серебряный кубок.

Все убранство было совершенно новым, явно подобранным специально для меня, и с трудом верилось, что я здесь не первая обитательница.

Елена продемонстрировала мне железную цепочку, свисавшую с потолка возле кровати, — если ее потянуть, то в комнатах прислуги звенел колокольчик.

— Спасибо, — сказала я, давая понять, что отпускаю служанку. — У меня есть все, что нужно. Теперь я хочу раздеться.

Легкая улыбка, ни разу не исчезнувшая с лица горничной во время нашего знакомства с домом, и сейчас не померкла. По-прежнему высоко держа лампу, Елена присела в поклоне, после чего вышла, прикрыв за собою дверь. Я постояла, прислушиваясь к шарканью ее туфель по мрамору, к скрипу двери, открывшейся, а потом закрывшейся в конце коридора.

Дзалумма расшнуровала мне рукава и лиф. Громоздкое платье с тяжелым шлейфом упало на пол, и я, обессилев, переступила через него с тихим стоном.

Потом, в одной тонкой сорочке, я присела на кровать и наблюдала, как Дзалумма тщательно складывает рукава, платье и устраивает их на полке просторного гардероба. Наконец она осторожно сняла с моих волос бриллиантовую сеточку и спрятала в сундук вместе с остальными драгоценностями. Тогда я села перед зеркалом и позволила распустить мне волосы. Я уставилась на свое отражение и увидела маму — молодую, испуганную, беременную.

Дзалумма тоже ее увидела. Она осторожно провела щеткой по моим волосам, а потом пригладила прядь свободной рукой. Каждый раз, касаясь щеткой волос, она нежно гладила меня ладонью, ей хотелось утешить меня, и другого способа она не знала.

Я обернулась к рабыне и подметила, что она держится в точности как я — с наигранной бравадой, — так мы хотели приободрить друг дружку.

— Если тебе что-то понадобится…— начала она.

— Мне ничего не нужно.

— …То я буду ждать за дверью.

— А после придешь? — спросила я. Несмотря на страхи, я обратила внимание, что Франческо не выполнил одной моей просьбы — не поставил в комнату лежанку для Дзалуммы. Хотя в богатых семьях было принято, чтобы слуги спали отдельно, Дзалумма всегда устраивалась на лежанке рядом с кроватью мамы на случай припадка. После смерти мамы присутствие Дзалуммы служило мне утешением. И сейчас, в этом холодном доме, она тоже могла бы меня утешить. Спальня слишком огромная, и кровать тоже. Я одна здесь не засну.