Я, Мона Лиза

— Я давно тебя ищу, Лоренцо, — дружелюбно принялся выговаривать он хозяину дома. — Ты еще не принял сегодня лекарства. — Он с пониманием улыбнулся, глядя на меня. — Наш хозяин слишком занят делами других, а о себе побеспокоиться ему некогда.

Лоренцо слегка скривился.

— Мессер Джованни уже много лет вхож в наш дом как самый дорогой гость. Мы расходимся во взглядах по некоторым вопросам… Но при этом остаемся друзьями.

— Мне еще удастся его переубедить, — шутливо ответил Пико. И все же между ними ощущалась напряженность, словно этот союз держался только из соображений удобства и желания быть в курсе того, чем занимается другой. — Простите, что прервал ваш разговор. Прошу вас, продолжайте. Я подожду, пока вы закончите. Но в то же время, дорогой Лоренцо, не забывай о своем здоровье.

Лоренцо заметил мое удивление, когда я услышала о лекарстве; он ведь оставлял нас с Леонардо одних, сославшись на то, что должен выпить снадобье.

— Меня отвлекло… другое дело, — пробормотал он так, чтобы слышала я одна.

— Вы были очень любезны, мессер Лоренцо, — произнесла я, думая только о том, как бы удрать. Присутствие Пико заставляло меня нервничать; во мне еще были свежи воспоминания о смерти мамы. — Но, я думаю, вам нужно теперь отдохнуть. С вашего разрешения я бы хотела удалиться.

Возможно, он понял по моему голосу, что я расстроена, а может быть, его покинули силы — во всяком случае, он не возражал.

— Оставь лекарство, — велел он Пико. — Пойди и убедись, что мессер Антонио готов ехать, и скажи, что его дочь сейчас выйдет. Ты найдешь его в часовне. Затем разыщи Пьеро и пришли ко мне.

Я почувствовала огромное облегчение, стоило Пико уйти. Как только за ним закрылась дверь, Великолепный сказал:

— Присутствие мессера Джованни расстраивает вас.

Я уставилась на блестящий мраморный пол.

— Он был там, когда умерла моя мама.

— Да, я помню, он говорил об этом. — Лоренцо собрался с мыслями. — Нет ничего горестнее, чем потеря тех, кого мы больше всего любим. Ранняя смерть, которой не должно быть, — огромное горе для близких. И сердце тогда легко обращается к ненависти. — Он опустил взгляд. — Когда умер мой брат, я мстил направо и налево без разбора. Теперь это меня преследует. — Он помолчал, уставившись в одну точку, где еще совсем недавно стоял Пико. — Мессер Джованни легко впадает в крайности. Более образованного человека я не знаю, и все же его сердце теперь принадлежит монаху Джироламо. Мир лишился одного из величайших философов. Вы слышали о его теории синкретизма?

Я покачала головой.

— В ней утверждается, что все философии и религии содержат зерно истины — и в то же время все они содержат ошибки. Наш Джованни уверяет, что все это следует изучить, чтобы определить общую истину и отбросить заблуждения. — Он устало улыбнулся. — За одно это Папа хочет сжечь его на костре. Он приехал сюда два года назад, под мою защиту. А теперь поддерживает человека, жаждущего только одного — свергнуть меня.

Его лицо внезапно омрачилось, и он тяжело вздохнул.

— Дитя мое, я должен поступить невежливо и просить позволения присесть в вашем присутствии. Этот вечер отнял у меня больше сил, чем я ожидал.

Я помогла ему дойти до кресла. На этот раз он тяжело опирался на мою руку, уже больше не в состоянии создавать видимость, будто почти здоров. Лоренцо опустился на кресло с тихим стоном, прямо под картиной с изображением умирающего святого Себастьяна, и откинулся на спинку, прикрыв веки; горящая лампа отбрасывала на него тень, отчего он выглядел в два раза старше.

— Принести вам лекарство? — испуганно спросила я.

Он едва заметно улыбнулся, открыл глаза и ласково посмотрел на меня.

— Нет. Но вы не подержите руку старика, дорогая, чтобы утешить меня, пока не придет Пьеро?

— Конечно. — Я наклонилась и взяла его руку, холодную и очень худую, одна кожа да кости.

Мы помолчали немного, а потом Великолепный тихо спросил:

— Если я снова позову вас, Лиза, вы придете?

— Конечно, — ответила я, хотя даже не смела, вообразить, что могло повлечь подобную просьбу.

— Наш Леонардо вами совершенно очарован, — продолжал Лоренцо. — Должен признаться, я видел, как он рисовал вас во дворе. Как только он сумеет оставить свою службу в Милане, хотя бы ненадолго, я закажу ему ваш портрет. Не станете возражать?

Я онемела от изумления. Первая мысль была об отце: такая честь придаст ему еще больше престижа и поспособствует его делам, хотя я сомневалась, что она перевесит его фанатическую преданность учениям Савонаролы. Отношения отца с семейством Медичи укрепятся, что наверняка вызовет неодобрение его новых друзей.