Crysis. Легион

Пока я заканчиваю их выковыривать, пол-этажа пылает, но усилия того стоят. С высоты я снова могу выйти на связь, и полковничьи ребята зря времени не теряют: оказывается, Голд сдал им мои частоты, и Барклай-команда может считывать прицельные данные с Н-2 и направлять на цель авиаподдержку, выпрошенную добрым полковником с базы Макгуайр.

Увы, этого слишком мало — и слишком поздно для большинства пошедших за Тарой Стрикланд. Ее героическую команду выбили чуть не целиком.

Но все же не целиком. Горстка выживших прорвалась к Центральному парку.

Или, как наши друзья из Пентагона предпочитают называть его: «Граунд Зеро».

***

Ура! Доблестный коллектив, подаривший нам незабываемое «Плавание с цефами», теперь готовится обрадовать хитом «Нью-Йорк ньюкем».

Известие это настигает нас где-то между Ист-ривер-драйв и Пятой авеню. Точно сказать не могу, меня тогда интенсивно расстреливали. Но когда я нагнал стрикландовский конвой у Центрального парка, новость уже разнеслась.

Стрикланд в ярости. Барклай отбивался до последнего. Голд уверяет, мол, чего еще ожидать, поставив начальством дебильных психопатов (засранец без малого злорадствует над военной тупостью и недостатком воображения — жаль, не довелось ему повстречать Левенворта).

А я что? А мне по барабану.

Может, я разучился сопереживать. А может, после нескольких лет службы привыкаешь к тому, насколько дешева человеческая жизнь, и примиряешься с ее дешевизной. Не исключено, БОБР попросту удалил сопереживание из моих мозгов, пронизанных его нанонейронами. Или мне, уже двумя ногами стоящему по ту сторону жизни, наплевать на живущих? Слушаю яростное клокотанье Стрикланд: «О людях подумали?! О соседних районах?! О радиоактивных осадках?!» — и думаю: если б мог говорить, заткнул бы ее другим вопросом.

Они о цефах-то подумали?

Не то что бы я соглашался с последними пентагоновскими выдумками. Из-за их ядерного цунами я вообще захотел уволиться из ведомства раз и навсегда. Но главная-то проблема в том, что оно не сработало. Никакая пентагоновская идея до сих пор не сработала — а когда отступать некуда, в дело идут самые отчаянные меры. В безвыходной ситуации годится и тактика выжженной земли. Тактический ядерный взрыв над Манхэттеном может стать единственным реальным способом остановить цефов. Не гарантированно, конечно, но на фоне провала всего остального попытаться стоит.

Конечно, провалилось не все. Проект «Алькатрас» еще жив и дрыгает ножками. Но боссы в Пентагоне не такие уж дебилы, они судят по докладам с передовой и не могут оценить, что же творится здесь на самом деле. Скорее, они про «тунгусскую итерацию» знают лишь то, что она изобретена полубезумным гомункулусом, плавающим в рассольной жиже, а по словам Натана Голда, оно похоже на гомосексуальное насилие у мух-скорпионниц. Если б я знал про «тунгусскую итерацию» только это, тоже не шибко бы в нее поверил.

Над Центральным парком — желтое жуткое небо, прорезанное вспышками молний. Нас никто не ждет: ни подкрепление, ни цефы, ни «пилигримы».

Никто.

Паркуемся среди низких кустов и зарослей сорной травы. Тишина мертвая, только вдалеке погромыхивает тяжко.

— Куда они все провалились? — интересуется кто-то.

— Может, на Пятьдесят восьмой они бросили на нас последние резервы и у них совсем пусто? — предполагает Чино, но сам себе не верит.

Молчат птицы, даже сверчки не стрекочут.

— Не нравится мне это, — бормочет Стрикланд угрюмо, оглядываясь.

Но птицы не улетели — мы убеждаемся в этом через пару секунд, когда они взлетают все разом, огромное порхающее облако, темное, как споры, — и ни одна не пискнула. Уносятся на восток, а земля под ногами начинает дрожать.

Ровная прежде линия деревьев выгибается, пучится, их верхушки мотаются туда-сюда при полном безветрии. Деревья поднимаются в сумерки, будто на гидравлике, на земле под ними вижу краткие вспышки голубых искр — рвутся подземные силовые кабели. Земля дыбится, проваливается, скалы вырастают среди леса прямо на глазах, стены грубого трещиноватого камня лезут наверх, унося деревья на горбу. «Бульдог» подпрыгивает на два метра, переворачивается, шлепается наземь. Ближайшая рощица клонится прямо на нас, задирается, валится. Пласты земли и камня громоздятся, мнутся, соскальзывают с боков чего-то необыкновенно огромного и древнего, проснувшегося после миллионнолетнего сна глубоко под землей.