Черный нарцисс

Как-то он захотел поджарить хлеб в тостере, и хлеб по непонятной причине загорелся. Никита попятился и потерял сознание. Потом он объяснил, что языки пламени напомнили ему, как он горел в машине и его не сразу смогли вытащить. Тогда он был почти уверен, что сгорит заживо. Как сгорел Уильямсон в недоброй памяти 1973 году.

Но Виктория только поцеловала гонщика, сказала, что она всегда терпеть не могла жареный хлеб, и выбросила тостер. Больше они на эту тему не разговаривали.

Не говорили они и о Веронике, с которой он по-прежнему встречался. Конечно, Виктория могла бы устроить (как и большинство женщин) полномасштабное выяснение отношений на тему «я или она», потребовать ясности и для убедительности разбить о пол что-нибудь хрупкое. Однако она с детства ненавидела любые скандалы. Ей претило все, что заставляет человека терять достоинство, унижаться, требовать что-то, вне зависимости от того, с какой целью это делалось. Кроме того, она терпеть не могла просить кого бы то ни было о чем бы то ни было.

Нет, она вовсе не верила в знаменитую фразу: «Ничего ни у кого не просите; сами придут и все дадут». Напротив, Виктория считала, что автор забыл написать самую важную, заключительную часть этой фразы: «…когда вам уже ничего не будет нужно».

Ей нравился Никита, она с удовольствием проводила с ним время – в постели и вне ее, – но Виктория уже сейчас ясно видела, что ему чего-то не хватает для того, чтобы она увлеклась им всерьез и решилась строить свою жизнь вместе с ним. И еще яснее она видела, что другим женщинам он нравится, они тянутся к нему, и вовсе не потому, что в своей фирме он зарабатывает приличные деньги, и не потому, что когда-то мелькал на экранах. Он был яркий, привлекательный, вызывающий восхищение. Подпустить его к себе слишком близко было все равно что заполучить игрушку, которой захотят владеть все. И Викторию по понятным причинам это не устраивало.

Хотя, может быть, на самом деле все было гораздо проще, и простота эта заключалась в том, что по-настоящему она его не любила. Кирилл был не ярок и не блестящ, но он был надежен, и она всегда могла на него положиться. Вот с Кириллом, пожалуй, она могла бы строить свою жизнь.

Если бы не его отношение к тому, что Виктория считала своим призванием, – отношение, которое казалось ей оскорбительным и неуместным. Как и большинство людей, не имеющих никакого представления о труде писателя, он считал это занятие несерьезной работой. Отсюда и постоянные подкалывания на тему «а, опять сочиняешь свои романчики», и не менее постоянные попытки внушить ей, чтобы она бросила это пустячное, с точки зрения Кирилла, дело. И как Виктория ни была к нему привязана, в конце концов он стал ее раздражать.

Однажды, когда он завел очередной разговор на тему «и зачем ты сочиняешь эти свои книжки», она не выдержала и вспылила:

– Да, конечно, это ужасное занятие! Куда лучше было бы, если бы я торговала картошкой или торчала в офисе с девяти до шести. Какая замечательная работа – сидеть в окружении озабоченных дур и тупого начальства! Важнее ее ничего нет на свете!

Кирилл насупился, но все же попытался обратить все в шутку.

– А я думал, писатели не знают таких слов, которые ты употребила, – сказал он.

– Писатели знают все слова, – отрезала Виктория. – Это большая ошибка – думать, что они чего-то не знают и не могут при случае послать… куда следует.

– По-моему, ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – сказал Кирилл примирительно.

Виктория пристально посмотрела на него.

– Скажи, вот тебе понравилось бы, если бы я сказала, что твоя работа – бессмысленная чушь?

– Моя работа вовсе не чушь, – возразил он, уязвленный.

– Да ну? Если тебя завтра выставят на улицу, ничего в мире не изменится. Одним менеджером больше, одним меньше, какая разница?

– Ну, знаешь ли! – возмутился Кирилл.

– Ты все время пытаешься мне внушить, что в моей работе нет смысла. А какой вселенский смысл в твоей, объясни? Кому она нужна, по большому счету?

Это была не первая и не последняя из череды стычек, которые возникали время от времени. И если бы у Кирилла хватило такта держать свое мнение при себе и не навязывать его Виктории (а он никак не мог от этого удержаться), может быть, они бы и не разошлись в конце концов. Но он никак не хотел принять Викторию такой, какой она была. Ему обязательно надо было переделать ее под себя, под свои представления, которые она находила ограниченными, да что там – попросту глупыми. И поскольку Виктория тоже далеко не всегда бывала тактичной, она без обиняков давала ему это понять.