Загадка Эндхауза

— Вы думаете? — тихо спросил Пуаро.

Она стояла к нам спиной и смотрела в окно, а когда повернулась, на ее лице не осталось и тени обычного вызывающего выражения. Лицо ее по-детски сморщилось, словно от боли: она отчаянно старалась не расплакаться.

— Нет, — ответила она. — Ни капли не забавно. Я боюсь… боюсь. У меня просто поджилки трясутся. А я-то всегда считала себя храброй.

— Так оно и есть, дитя мое, мы с Гастингсом восхищены вашим мужеством.

— Уверяю вас! — с жаром воскликнул я.

— Нет, — покачала головой Ник. — Я трусиха. Ждать — вот что самое ужасное. Все время думать: не случится ли еще что-нибудь? И как? И ждать когда.

— Я понимаю — вы все время в напряжении.

— Ночью я выдвинула кровать на середину комнату. Закрыла окна, заперла на задвижку двери. Сюда я пришла по дороге. Я не могла… ну, просто не могла заставить себя идти парком. Вдруг сдали нервы — и конец. А тут еще это…

— Что вы имеете в виду, мадемуазель?

Она ответила не сразу.

— Да, собственно, ничего. По-моему, это то самое, что в газетах называют перенапряжением современной жизни. Слишком много коктейлей, слишком много сигарет, слишком много всего остального. Просто у меня сейчас какое-то дурацкое состояние. Самой смешно.

Она опустилась в кресло и съежилась в нем, нервно сжимая руки.

— А вы ведь что-то скрываете от меня, мадемуазель. Что у вас случилось?

— Ничего, правда же, ничего.

— Вы мне чего-то недосказали.

— Все до последней мелочи, — с жаром ответила она.

— Насчет случайностей… покушений — все.

— А что же остается?

— То, что у вас на душе… ваша жизнь…

— А разве можно рассказать… — медленно произнесла она.

— Ага! — торжествуя, воскликнул Пуаро. — Так я был прав!

Она покачала головой. Он не спускал с нее внимательного взгляда.

— Чужая тайна? — подсказал он с понимающим видом.

Мне показалось, что у нее чуть дрогнули веки. Но в ту же секунду она вскочила.

— Нет, как хотите, мосье Пуаро, а я вам выложила все, что знаю насчет этого идиотского дела. И если вы думаете, что мне известно больше или что я подозреваю кого-нибудь, — вы ошибаетесь. Я потому и схожу с ума, что у меня нет ни малейших подозрений. Я же не дура. Я понимаю, что если эти «случайности» не были случайными, то их подстроил кто-то находящийся здесь поблизости, кто-нибудь, кто… знает меня. И самое ужасное то, что я не могу себе представить… ну вот просто никак, кто бы это мог быть.

Она опять подошла к окну. Пуаро сделал мне знак молчать. Он, очевидно, рассчитывал, что теперь, когда девушка потеряла над собой контроль, она проговорится.

Но она заговорила уже совсем другим, мечтательно-отрешенным тоном:

— Вы знаете, у меня всегда было странное желание. Я люблю Эндхауз. В нем все овеяно такой драматической атмосферой. И мне всегда хотелось поставить там пьесу. Каких только пьес я не ставила там в своем воображении! А вот теперь там словно бы и в самом деле разыгрывается драма. Только я ее не ставлю — я в ней участвую! Да еще как участвую! Я, наверно, тот самый персонаж, который умирает в первом акте.

У нее дрогнул голос.

— Э, нет, мадемуазель! — воскликнул Пуаро. — Так не пойдет. Это уже истерика.

Она обернулась и подозрительно посмотрела на него.

— Это Фредди сказала вам, что я истеричка? — спросила она. — Она говорит, что со мной это случается по временам. Да только ей не всегда можно верить. Фредди, знаете ли, бывает иногда… ну, словом, не в себе.

Мы помолчали, и вдруг Пуаро задал совершенно неожиданный вопрос:

— А что, мадемуазель, вам когда-нибудь делали предложения насчет Эндхауза?

— То есть хотел ли его кто-нибудь купить?

— Вот именно.

— Никогда.

— А вы бы продали его за хорошую цену?

Ник задумалась.

— Нет, едва ли. Разве что за какую-нибудь непомерную сумму, когда отказываться было бы просто глупо.

— Вот именно.

— А вообще я не хочу продавать Эндхауз — я его люблю.

— Я вас прекрасно понимаю.

Ник медленно пошла к дверям.

— Да, кстати, сегодня вечером фейерверк. Вы придете? Обед в восемь. Фейерверк в половине десятого. Из моего сада его отлично видно.

— Я буду в восторге.

— Конечно, я имею в виду вас обоих.

— Очень благодарен, — ответил я.

— Для поднятия духа нет ничего лучше вечеринки, — проговорила она со смешком и вышла.