Загадка Эндхауза

— Возможно, так оно и есть.

— Что ей грозит опасность, она отлично понимает.

Она умна. Я уже говорил вам. Итак, она в опасности и знает это.

— И все-таки мне кажется, что в первый раз за все время вы не верите в ее виновность.

Пуаро нахмурился и притих:

— Вы угодили в самую точку, Гастингс. Да, у меня такое впечатление, что все как будто поползло по швам. Что было характерно для всех предыдущих покушений? Тонкость, верно? А в этот раз? Какая уж тут тонкость! Все грубо, примитивно. Нет, здесь что-то не так.

Он сел за стол.

— Итак, рассмотрим факты. Есть три варианта. Первый: конфеты, купленные мадам и доставленные в больницу мосье Лазарусом, отравлены. В этом случае виновен либо кто-нибудь из них двоих, либо оба вместе. А телефонный звонок якобы от мадемуазель Ник — явная и примитивная выдумка. Такое толкование напрашивается сразу, оно самое очевидное.

Вариант второй: отравленные конфеты были в другой коробке, той, что пришла по почте. Ее мог прислать кто угодно. Любой из обозначенных в нашем списке, начиная от «А» и до «К». Вы помните, список был очень обширен. Но если именно в этой коробке были отравленные конфеты, то телефонный звонок представляется совершенной бессмыслицей! К чему было тогда усложнять дело еще одной коробкой?

Я обессиленно покачал головой. При температуре тридцать девять градусов любое усложнение кажется ненужным и абсурдным.

— Вариант третий, — продолжал Пуаро. — Коробку с отравленными конфетами подсунули вместо доброкачественной, которую купила мадам. В этом случае звонок по телефону — вполне оправданный и остроумный ход. Тогда мадам играет роль — как это говорят у вас? — козла отпущения. Она должна таскать каштаны из огня. Такой вариант наиболее логичен, но, увы, его труднее всего привести в исполнение. Нельзя же быть уверенным, что сможешь подменить конфеты как раз в нужный момент? А что, если дежурный сразу же понесет коробку наверх? Да здесь есть сто и одна случайность, которая может опрокинуть все планы. Нет, это было бы бессмысленной затеей.

— Для всех, кроме Лазаруса, — проговорил я.

Пуаро взглянул на меня.

— Вас лихорадит, друг мой. Поднимается температура?

Я кивнул.

— Поразительно, как даже самый незначительный жар обостряет умственную деятельность. Вы сейчас сделали гениальнейшее по своей простоте замечание. Оно так просто, что даже не пришло мне в голову. А любопытная, однако, вырисовывается ситуация. Мосье Лазарус, сердечный друг мадам, изо всех сил старается накинуть ей петлю на шею! При такой ситуации становятся возможными весьма любопытные вещи. Вот только сложно… очень уж все это сложно.

Я закрыл глаза. Я был доволен, что так отличился, но мне не хотелось думать о сложном. Я хотел спать.

Мне кажется, Пуаро продолжал говорить, но я его уже не слушал. Его голос звучал смутно, убаюкивающе.

В следующий раз я увидел Пуаро уже в конце дня.

— Моя затея обернулась неожиданным барышом для владельцев цветочных магазинов, — заявил Пуаро. — Все заказывают венки. Мосье Крофт, мосье Вайз, капитан Челленджер…

Я почувствовал укол совести.

— Послушайте, Пуаро. Ему надо все рассказать. Бедняга с ума сойдет от горя. Так не годится.

— Вы всегда питали к нему слабость, Гастингс.

— Да, он мне нравится. Он очень славный парень. Вы должны посвятить его в тайну.

Пуаро покачал головой.

— Нет, мой друг. Я не делаю исключений.

— Неужели вы хоть на минуту допускаете, что он замешан в эту историю?

— Я не делаю исключений.

— Подумайте, как он страдает.

— Наоборот, я лучше буду думать о радостном сюрпризе, который я ему готовлю. Считать возлюбленную мертвой и обнаружить, что она жива. Неповторимое, потрясающее ощущение.

— Вы упрямый старый черт. Не выдаст он вашего секрета.

— Как знать.

— Он человек чести. Я в этом убежден.

— В таком случае ему еще труднее соблюсти тайну. Соблюдение тайны — искусство, требующее многократной и виртуозной лжи, и больших артистических способностей, и умения наслаждаться этой комедией от всей души. Сумеет он лицемерить, ваш капитан Челленджер? Если он таков, как вы говорите, безусловно, нет.

— Так вы ему не расскажете?

— Я категорически отказываюсь рисковать ради сантиментов. Игра идет не на жизнь, а на смерть, мой друг. К тому же страдания закаляют характер. Во всяком случае, так говорили многие ваши знаменитые проповедники и, если не ошибаюсь, даже один епископ.