Библиотекарь

Раньше мне было интересно, что такое «потеря сознания». Представлялось состояние сродни кошмару или сну. На деле все было много скучнее. Вначале я просто не существовал, потом появился вместе со светом из большого окна, лежал на спине, и надо мной простирался оштукатуренный потолок.

Я наскоро осмыслил мир и сразу ощутил его первое неудобство: лицо казалось туго спеленатым. Мне с трудом удалось приподнять руку, и я мельком увидел торчащую из предплечья капельницу. Я успел коснуться лица. На ощупь оно было отмороженным и каким-то тряпичным.

Похожий одновременно на ветеринара и агронома усатый мужик в белом халате и докторской шапочке бережно уложил мою руку на место:

— Очнулся, мотоциклист? Ну, с возвращением!

Я понял, что выжил, но особого ликования почему-то не ощутил. Недавний черный вакуум совершенно не казался мне страшным.

— Ой, побегу близких ваших обрадую, — проворковал вдруг над ухом озабоченный женский голос. — Тут же ваша родня съехалась. И дядя, и сестра с мужем, и дед. Извелись уже. Ночь не спали… — белый, как снеговик, силуэт, шлепая тапками, поплыл к дверям.

— Ладненько. А я домой поеду. Устал… — сказал мужик. — Дядя твой ночью всю душу вытряс, ей-богу. Я ему: «Поверьте, — говорю, — я ради коллеги уж постараюсь, сделаю в лучшем виде…»

— Вы тоже библиотекарь? — спросил я половиной рта и похолодел от неожиданности. Мысль, что меня парализовало, вышибла вопрос, каким образом покойный дядя Максим «тряс душу».

— Почему библиотекарь? — ласково удивился мужчина. — Я хирург. Травматолог.

— Травматолог… — шамкающим эхом повторил я.

— Ты ночью к нам в больницу поступил. Кома второй степени… Да не пугайся! По-простому, сотрясение мозга с потерей сознания на пару часов. Тебя сразу в реанимацию, а потом сюда. Дядька твой все сам оперировать рвался, я объясняю ему: «Родственника же нельзя!». Говорю: «Вы не переживайте, сделаем в лучшем виде!». Так что нос у тебя будет как новый, точнее, старый — без изменений! — Он засмеялся.

— А почему рот не двигается?

— Чудак-человек! Тебе же пол-лица обкололи. Ну, в смысле, обезболивающее ввели. Вот ты когда у дантиста бывал, новокаин в десну кололи?

— Да… Наверное…

— Ты мне лучше вот что ответь… Кто же по стройке, да еще ночью, на мотоцикле разъезжает?

— Каком еще мотоцикле? — на всякий случай спросил я. Впрочем, эта осторожность была излишней и запоздалой. Я уже прокололся с дядей-библиотекарем, и если бойкий хирург был из враждебного нам клана, то жизнь моя висела на волоске.

— Амнезию симулировать в другом месте будешь. Мне-то зачем врать? Я ж не ГАИ…

— Я правда не помню…

И тут к несказанному моему облегчению я увидел Марата Андреевича и Таню. Из-за двери тянули шеи Оглоблин и Тимофей Степанович.

— Артист… — с улыбкой сказал Дежневу доктор. — Слышишь, племяш твой говорит, память отшибло…

— Как же, Антоша?! — деловито спросил Марат Андреевич. — Ты с товарищами ралли на стройке затеял, ногой зацепился за кусок арматуры, она тебе ступню насквозь проткнула, ну, понятно, слетел ты с мотоцикла, головой приложился о доски. Такие вот дела…

— Теперь вспомнил, — сказал я. — Спасибо.

— Вот и хорошо, — улыбнулся доктор. — Ну, общайтесь-лобызайтесь. Но не больше десяти минут. Больному покой нужен…

Широницы, словно птицы, обсели мою койку. Марат Андреевич коротко пересказал мне вчерашние события:

— Алексей, мы победили, Книга осталась у колонтайцев! Но если бы не ваш подвиг, все могло бы окончиться по-другому! Своими бесстрашными и жертвенными действиями вы сразу создали численный перевес и сковали вашего противника. Его добил Голенищев, затем помог Цофину, и уже вдвоем они решили исход всего поединка!

— Если бы вы только знали, как мы гордимся вами! — жарко произнес Оглоблин.

— Да ладно, — смутился я. — Просто не хотелось даром умирать, никого с собой не прихватив…

— Алексей, это и есть — подвиг, — убежденно сказал Марат Андреевич, — подвиг, который оценил даже такой сложный человек, как Семен Чахов!

— Если бы он меня здесь увидел, — я ощупал свое марлевое лицо, — то и в библиотеку бы к себе принял. Я сейчас точно — вылитый павлик.

Таня взяла мою руку и несколько раз поцеловала. Тимофей Степанович шмыгнул носом, ловко утер слезу, заулыбался и полез за носовым платком.