Дом для Одиссея

Снова нагрузив заднее сиденье разнообразной величины коробками и пакетами, Лиза с удовольствием поехала домой, осторожно везя в себе и боясь расплескать незнакомое доселе чувство, которому никак не могла дать четкого определения. И потому пугалась слегка. Оно было похоже чем-то на ее давешнюю влюбленность к юному пианисту Лёне — так же все время хотелось улыбаться, без конца подарки преподносить, нести в себе это предвкушение от предстоящего радостного от этих даров изумления. Нет, она вовсе не привязалась к этим двум детям и не собирается прирастать к ним навечно, пусть Татьяна не пугает ее всякими такими глупостями. Просто хочется увидеть, как засияют восторженно их глаза от новых трехколесных велосипедов, например, или от симпатичных ботинок-роликов, или от какой другой детской радости, сложенной на заднем сиденье в хрусткие пакеты и яркие цветные коробки. Да и вообще — какой с нее спрос? Она всего лишь бездетная женщина, таким вот образом исполняет, как умеет, взятые на себя временные обязательства.

А может, все и не так? Может, у нее сейчас эти самые материнские файлы открываются? Сроду ведь так домой не торопилась! И вообще, в этом действительно что-то есть — к детям торопиться. Какое-то особенное чувство — тревожное и радостное одновременно. Есть тут какая-то своя истина, права Рейчел. И даже в утренней овсянке что-то есть, будь она трижды неладна, и в этом противном теплом молоке тоже. Вот потрогать бы еще это самое «что-то» руками, тогда б она сразу поняла! Что ж делать, натура такая — верить только тому, что глазу видно да на ощупь чувствуется.

Уже въезжая в ворота, она увидела, как с крыльца быстро спускается Татьянин сын, и затормозила резко, преграждая ему дорогу. Выскочила из машины, встала лицом к лицу, пытаясь увидеть глаза этого странного парня, в которые никогда не удается почему-то заглянуть. Такое чувство, будто у него их и нет вовсе. Словно прячутся они за пленкой мутновато-серой, как у дневного взъерошенного совенка. Жуть…

— Ну что, Саш, опять мамку обобрал до копеечки? И не жалко тебе ее? Здоровый ведь лоб, сам уже зарабатывать должен!

— Кому должен? Вам?

— Не хами. Рассержусь.

— Да что вы, я и не хамлю, — усмехнулся равнодушно Сашка. — Вернее, вы еще не знаете, как я на самом деле хамлю.

— Надеюсь, и не узнаю. А мать все-таки в покое оставь. Чем она перед тобой провинилась? За что ты ее на такой крутой счетчик посадил? Являешься сюда раз в месяц, как опричник, отбираешь все заработанное.

— Хм… Все заработанное, — зло усмехнулся Сашка, глядя в землю. Потом поднял резко голову и прямо глянул Лизе в лицо. Так глянул, наконец, что ей даже отпрянуть слегка пришлось. «Нет уж, не похож он на совенка, — испуганно подумалось ей. — Скорее на стервятника юного, это менее безобидная птичка…»

— А что? Не так разве? Все ведь она тебе отдает, я знаю. И любит тебя без ума. За что ты так с ней?

— Ну, если это и есть все, что она у вас тут зарабатывает… Получается, это вы ее обижаете, а не я! Пашет на вас, а вы ей — копейку с барского плеча.

— Какую копейку? — опешила Лиза от наглости. — По-твоему, тысяча долларов, да еще на всем готовом, это копейка?

— А по-вашему, не копейка? Сами-то сколько на своих делах с народа гребете? Уж всяко-разно побольше тысячи на круг выходит.

— Да при чем тут я…

— Ну, тогда и я ни при чем! И не надо мне тут про совесть впаривать, понятно? Надо просто платить больше, а не лезть в чужие дела. А то, смотрю, еще и няньку из матери сделали, а зарплату прибавить не догадались!

— А, вон в чем дело. Ты, значит, теперь такой материнский защитник, да? Пришел права качать?

— Да. И пришел. А что? Сама-то она не догадается!

Лиза аж задохнулась от подступившей к горлу ярости: вот же сволочь юная! Мало того что мать в чем была из дому выгнал, так еще и шляется сюда постоянно, и хамит прямо как большой бандюга. Быстро выдохнув из себя воздух, она совсем уж было собралась ответить ему похлеще, да не успела — с крыльца, заполошно махая в их сторону руками, быстро спускалась Татьяна, выкрикивая на ходу умоляюще:

— Лизаветушка! Да ты не тронь его, родненькая! Да пусть он идет восвояси! Не надо! Прошу тебя! Ты чего это…

И Лиза промолчала. Рукой только махнула безнадежно — делайте, мол, что хотите. Круто развернувшись, села в машину, сердито повернула ключ зажигания. Подумалось ей в этот миг горько и безрадостно — пусть уж этот самый файл и не открывается никогда. Ну его к чертовой матери… Если они такие вырастают от материнской любви, в чем тогда ее смысл-то? Вот как их таких любить, объясните? А главное — зачем? Затем только, чтоб вот так, как Татьяна, лететь опрометью, прикрывая своего никчемного выкормыша от неприятностей? Все настроение испортил, гаденыш!