Брат Томас

— Две были писательницами, вы воспользовались преимуществом библиотекаря.

Я выключил лампу и раздвинул занавески.

— Там все белым-бело, — покачал головой Романович. — Мы заблудимся, отойдя на десять шагов от школы.

— Мой психический магнетизм выведет нас на цель.

С чувством вины я выдвигал ящики стола сестры Анжелы, пока не нашел ножницы. Отрезал кусок портьерного шнура длиной в шесть футов. Намотал на правую, уже в перчатке, руку.

— Как только мы спустимся на землю, я дам вам конец шнура. Тогда мы не потеряемся, даже если ослепнем от снежной белизны.

— Я не понимаю, мистер Томас. Вы говорите, что этот шнур укажет нам путь к новому аббатству?

— Нет, сэр. Шнур будет нашим связующим звеном. Если я сосредоточусь на человеке, который мне нужен, и буду идти или ехать куда глаза глядят, мой психический магнетизм почти всегда выводит меня на него. Я собираюсь думать о брате Джоне Хайнмане, который находится в своем убежище под новым аббатством.

— Как интересно. Самое интересное для меня это ваше «почти всегда».

— Видите ли, я готов первым признать, что живу не в раю, где нет необходимости платить за аренду квартиры.

— И как нужно понимать ваше признание, мистер Томас?

— Я не есть совершенство, сэр.

Убедившись, что липучки моего капюшона застегнуты под подбородком, я поднял нижнюю половину окна и вылез в ревущий буран и оглядел день в поисках кладбищенских беглецов. Если б увидел эти двигающиеся кости, попал бы в большую беду, потому что разглядеть что-либо я мог лишь на расстоянии вытянутой руки.

Романович последовал за мной и опустил окно. Запереть его мы не могли, но наши монахи-воины и монахини все равно были бы не в силах охранять все здание. Они собирались отступить на второй этаж и уже там занять круговую оборону.

Я наблюдал, как русский привязывает свободный конец шнура к руке. Расстояние между нами теперь не превышало бы четырех с половиной футов.

Отойдя от школы на шесть шагов, я потерял ориентировку. Не знал, в какой стороне находится новое аббатство.

Призвал из памяти образ брата Джона, сидящего в одном из кресел его таинственной подземной гостиной, и зашагал, напоминая себе о том, что должен следить за натяжением шнура.

Житель пустыни, я находил обжигающий холод чуть лучше автоматного огня. Досаждали и рев ветра, и окружавшая со всех сторон белизна. Но ноги делали свое дело, я шел, шел и шел.

Раздражал и еще один момент: из-за царящего вокруг шума я и Романович не могли перемолвиться ни словом. В гостевом крыле, где русский прожил не одну неделю, он производил впечатление молчаливого старого медведя. Но этот день показал, что он довольно-таки разговорчив. Мне нравились наши с ним беседы и когда мы стали союзниками, и когда я видел в нем врага.

Некоторым людям нечего друг другу сказать, после того как, беседуя, они обменялись всеми известными фактами об Индианаполисе, но я не сомневался, что мы с Романовичем без труда нашли бы новые темы.

Я понял, что мы добрались до каменных ступеней к первой из дверей, ведущих в John's Mew, лишь когда споткнулся на них и чуть не упал. Снега навалило и у двери.

Налип снег и на большей части отлитых в бронзе слов «LIBERA NOS A MALO» над дверью. Поэтому вместо «Убереги нас от зла» видимым осталось только последнее слово, «MALO».

Выходило, что за дверью нас ждало зло.

После того как я открыл моим мастер-ключом полутонную дверь, она легко повернулась на петлях-шарнирах, и перед нами предстал залитый светом коридор.

Мы вошли, а когда дверь закрылась, избавились от шнура, который соединял нас по пути к новому аббатству.

— Это впечатляет, мистер Томас.

— Психический магнетизм не приобретенный навык, а плод упорных тренировок. Гордиться им — все равно что гордиться хорошей работой почек.

У стальной двери с выгравированными словами «LUMIN DE LUMINE» я постучал одной ногой об другую, чтобы сбить с ботинок как можно больше снега.

— Свет из света, — перевел Романович слова на двери.

— Пустота и мрак, пустота и мрак. Темнота пропасти. А потом Бог скомандовал: да будет свет! И свет этого мира спускается из Вечного света, который есть Бог.

— Это одна трактовка, — кивнул Романович. — Но, возможно, есть и другая: видимое может родиться из невидимого, материя образоваться из энергии, мысль — это форма энергии, и сама мысль может быть превращена в тот самый объект, который она воображает.