Воспламеняющая взглядом

– Черта с два! – вырвалось у Кэпа, но он видел по лицу Рэйнберда, что тот говорит правду. Прочел. Исхитрился. Но кто дал ему материалы? Кэп был вне себя. Кто?

– Представьте, – сказал Рэйнберд. – Все само плывет ко мне в руки. Отдают не задумываясь. Лицо у меня, наверно, такое... располагающее. – Он еще больше осклабился, и его улыбка вдруг стала хищной. Здоровый зрачок бегал в своей орбите.

– К чему вы это? – спросил Кэп. Он был бы не прочь выпить стакан воды.

– К тому, что я много гулял в Аризоне и принюхивался, что за ветер подул в вашу сторону... неприятный ветер, Кэп, – из, солончаков. У мен было время почитать и поразмыслить. Вот я и мыслю себе, что, кроме меня, больше некому доставить сюда эту парочку. И, кроме меня, некому больше обработать девочку, когда она окажется здесь. Тут ни торазин, ни оразин, ни это ваше пухлое досье не помогут. Дело тоньше, чем вам представляется.

Кто это говорил – Рэйнберд? Призрак Уэнлесса? Кэпа обуял такой страх и бешенство, что он лишился дара речи.

– Я все сделаю, – звучал мягкий голос. – Я доставлю их сюда, а вы проведете свои тесты. – Так отец дает разрешение ребенку поиграть с новой игрушкой. – Одно условие: вы отдаете мне девочку после всех экспериментов.

– Вы сумасшедший, – прошептал Кэп.

– Само собой, – улыбнулся Рэйнберд. – Как и вы. Опасный сумасшедший. Сидите и мечтаете подчинить себе силу, которая выше человеческого разумения. Силу, которая принадлежит одним богам... да еще этой девочке.

– Я могу стереть вас с лица земли. Прямо сейчас. Думаете, мен что-нибудь остановит?

– Остановит, – сказал Рэйнберд. – Если я исчезну, через месяц по всей стране прокатится такая волна гадливости и негодования, что Уотергейт покажется невинной шалостью. Остановит. Если я исчезну, через полтора месяца Контору прикроют, а через полгода вам инкриминируют в суде такие преступления, что вы угодите за решетку до конца своих дней. – Он опять улыбнулся, обнажая кривые редкие зубы. – Я знаю, что говорю. Кэп. Я ведь давно ковыряюсь на этой грязной, вонючей делянке, так что урожай будет тот еще, можете не сомневаться.

Кэп попробовал рассмеяться. Смех застрял у него где-то в горле.

– Больше десяти лет я таскал в свое дупло орешки и всякую всячину, – безмятежно продолжал Рэйнберд, – как любой зверек, переживший хоть один раз голодную зиму. У меня, Кэп, такой винегрет из снимков, магнитофонных записей, ксерокопий документов, что у нашей старой подружки миссис Общественности глаза на лоб полезут.

– Это невозможно, – выдавил из себя Кэп, уже понимая, что тут не блеф, уже чувствуя, как холодная незримая рука давит ему на грудь.

– Очень даже возможно, – успокоил его Рэйнберд. – Последние три года ко мне бесперебойно текут данные вашей ЭВМ, я в любой момент могу влезть в ее память. В режиме с разделением времени, разумеется, что стоит денег, и немалых, но мне это по карману. Приличный заработок, удачно помещенный капитал. Кэп, перед вами – вернее, сбоку от вас, хотя так будет менее поэтично, – живой пример американского свободного предпринимательства в действии.

– Нет, – выдавил из себя Кэп.

– Да, – сказал Рэйнберд. – Вы знаете меня как Джона Рэйнберда, но Управление по переосвоению земных недр – это тоже я. Можете проверить. Мой личный код AXON. Проверьте на основном терминале. Лифт рядом, туда-обратно. Я подожду. – Рэйнберд положил ногу на ногу, правая брючина задралась, и выглянул лопнувший шов на ботинке. Этот человек, если надо, будет ждать вечность. Кэп лихорадочно соображал.

– Работали в режиме с разделением времени... ну, допустим. Но влезть в память...

– Поговорите с доктором Нофтцигером. – Рэйнберд был сама предупредительность. – Спросите у него, сколько существует способов потоптаться в памяти, если у тебя есть к машине доступ. Два года назад двенадцатилетний пострел, неплохо, видимо, соображавший, влез в память ЭВМ вычислительного центра американского конгресса. Кстати, я знаю ваш шифр доступа, Кэп. В этом году BROW. В прошлом был RASP. По-моему, тот более подходящий.

Кэп таращился на Рэйнберда. Его мозг напоминал трехъярусный цирк. Первый ярус размышлял о том, что Джон Рэйнберд никогда не бывал таким разговорчивым. Второй ярус пытался примириться с мыслью, что этот маньяк посвящен во все тайны Конторы. Третий ярус раздумывал над китайским проклятьем, на редкость невинным, пока не дашь себе труда в него вдуматься. Чтоб вы жили в эпоху перемен. Последние полтора года составили такую эпоху. Он чувствовал, еще одна перемена лишит его остатков разума.