Кристина

Я прикоснулся к Кристине. Я попробовал погладить ее, как это делал Эрни, полюбить ее ради Эрни, как это пробовала сделать Ли. На самом деле если кто-то должен был стараться полюбить ее, то это был я. Ли знала Эрни всего лишь месяц. Я знал его всю свою жизнь.

Я провел рукой по шершавой, ржавой поверхности, думая о Джордже Лебэе, о Веронике и Рите Лебэй, и внезапно моя кисть сама собой сложилась в кулак, которым я довольно сильно ударил по боку Кристины — настолько сильно, чтобы отбить руку, издать смущенный смешок и удивиться, какого дьявола я это сделал.

Шорох осыпающейся ржавчины.

Глухой стук басового барабана на поле, похожий на удары сердца.

Стук моего собственного сердца.

Я подергал переднюю дверь.

Она была заперта.

Я поджал губы и понял, что испугался.

Все было почти так, как если бы — да, очень забавно и очень весело, — как если бы эта машина не любила меня, подозревала меня в желании встать между ней и Эрни, и мне не нравилось ходить впереди нее именно потому, что…

Я снова засмеялся, а потом вспомнил свой сон и осекся. Все было слишком похоже на него, чтобы ощущать комфорт.

Конечно, в Хидден-Хиллз не было Чабби Маккарти, ревущего над простором, но остальное порождало неприятное чувство дежа вю — крики ободрения, звуки сталкивающихся тел, ветер, шелестящий в деревьях под пасмурным небом.

Зарычит двигатель. Машина начнет делать рывки вперед и назад, вперед и назад. А затем взвизгнут покрышки, и она ринется на меня…

Я тряхнул головой. Пора было бросить потворство этой старой уродине. Пора было — давно пора — остановить свои нелепые фантазии. Передо мной стояла машина 1958 года выпуска, сошедшая с конвейера в Детройте вместе с почти четырьмястами тысячами других. Чтобы доказать себе, как мало ее боюсь, я опустился на колени и взглянул под днище. То, что я увидел, было еще более диким, чем, если бы каким-то образом машина вдруг перевернулась вверх колесами. На них были три новехонькие покрышки фирмы «Плэжаризер», но четвертая казалась такой темной и заляпанной маслом, точно не менялась никогда. Выхлопная труба блестела серебристой сталью, но у глушителя был прямо-таки средневековый вид, а передняя труба находилась в плачевном состоянии. Посмотрев на эту трубу, я подумал, что дым из нее может проникнуть в салон, и снова вспомнил о Веронике Лебэй. Потому что выхлопные газы могут убить. Они…

— Дэннис, что ты здесь делаешь?

Полагаю, мне стало еще больше не по себе, чем подумалось, потому что я стоял на коленях, как приговоренный к казни, и сердце билось у меня не в груди, а, скорее, в горле.

Надо мной был Эрни. Он был холоден и зол.

Потому что я разглядывал его машину? Почему это так взбесило его? Хороший вопрос. Но он и в самом деле выглядел взбешенным.

— Разглядываю твою недоделанную тачку, — сказал я, стараясь придать голосу беззаботный тон. — Где Ли?

— Пошла в дамскую комнату, — сказал он, не спуская глаз с моего лица. — Дэннис, ты самый лучший друг из всех, какие у меня были. Ты помог мне не попасть в больницу, когда Реппертон угрожал мне ножом, и я это знаю. Но не делай ничего за моей спиной, Дэннис. Никогда не делай.

— Эрни, я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я, но почувствовал себя виноватым. Я был виноват в том, что рассматривал Ли и немного хотел ее — хотел девушку, которую он сам так явно хотел. Но… что-нибудь делать за его спиной? Разве могло мне прийти в голову такое?

Полагаю, что он мог видеть все в таком свете. Я знал его иррациональный — интерес или одержимость… считайте, как вам нравится — взгляд на его машину; она была запертой комнатой в доме нашей дружбы, и я не мог попасть в нее без каких-либо сложностей для себя. И если он не уличил меня в попытке взломать дверь, то застал в момент, когда я подглядывал в замочную скважину.

— Думаю, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — произнес он, и я, к своему немалому отчаянию, увидел, что он был не просто взбешен, он был разъярен. — Ты вместе с моими отцом и матерью шпионишь за мной «ради моей же пользы», так это называется? Ведь они посылали тебя разнюхать что-нибудь в гараже Дарнелла, да?

— Эрни, постой…

— Мальчик, ты думаешь, я ничего не знаю? Я ничего не говорил потому, что мы друзья. Но с меня довольно, Дэннис. Этому должен быть предел, и я положу его. Почему бы тебе не оставить мою машину в покое и не трогать то, что тебе не принадлежит?