Друзья и звезды

И я пришел на съемку, как Остап на шахматный турнир, собираясь играть впервые в жизни, но апломб держать надо. Ну, эти ковбойские лепешки из муки и воды с солью и содой я пек всю дорогу, мы их все в перегоне на Алтае пекли, кто был свободен, тот и пек. Эдакий неопримитивизм в гастрономии, экзотика жрательного постмодерна.

А.М. Я помню эту передачу в деталях. Вот этот чай с жиром. Он меня просто потряс, потому что я был убежден, представляя себе компоненты, что это жуткая гадость. А оказывается — это вкусная, сытная вещь, больше напоминающая бульон.

М.В. Именно. Так вот. Я его готовил впервые в жизни и пробовал впервые в жизни.

А.М. Да ты что?..

М.В. С чаем мы обращались по-простому. Если действительно очень устали, хочется спать — пили чифир. И никто от чифира не балдеет — это ерунда. Все, что ты испытываешь: ты был очень усталый — а теперь вроде и ничего; у тебя глаза закрывались, ты просто спал, обрубался — а теперь вроде и сон отпустил; тебе было холодно, колотило — а вроде сейчас и колотун прошел, и терпимо…

А.М. Давление повышается в два раза.

М.В. Пачка чаю на кружку, с огня отстоится-запарится, и пьется по кругу, по паре глоточков маленьких, через затяжечку сигареткой. Никогда не в одиночку, только если по обстановке хватануть решил. Хотя бы двое, трое, четверо. По капельке — и поговорить.

А просто для питья, когда я лично нашел на помойке чайник, мы пачку чаю засыпали на этот двухлитровый чайник. Нормальный чай, а был еще и сахар — сыпали сахар.

Про калмыцкий чай я в книгах читал. Понимал, что это и питье, и пища, и согрев, и взбадривание. Ударная доза кофеина с вбросом быстроусваивающихся калорий. Я никогда не растапливал бараний жир, никогда не разбалтывал там муку, я никогда не смешивал соль с сахаром и не варил это все с кирпичным чаем. Но ты меня потряс возможностью классического рецепта, когда достал на рынке настоящий курдючный жир. А это совсем не то, что сало с другого места.

И когда под твоим опасливым взглядом я это храбро хлебнул, то подумал: ну подумаешь, после касторки и хлористого кальция — фигня, ничего страшного. И тут же попытался подавить выпучивание глаз от приятного удивления, что это оказалось неожиданно вкусно!

А.М. Представляешь, какой я доверчивый, наивный человек…

М.В. Нет, это я коварный.

А.М. Я представлял себе сурового обветренного Веллера, который идет по долам и весям…

М.В. Кроме монголо-калмыцкого чая — все правда! Эх, второй раз уже впервые не попробуешь… Чем дальше мы живем — тем ближе мы к другому концу. Один из парадоксов заключается в том, что с годами, ну, после 30-ти, физически человек начинает не то чтобы сдавать, но уж всяко быть хуже. А вот головой глупеют не всегда. Потому что если орган у тебя постоянно работает и ты столько лет перевариваешь опыт, а этот опыт все расширяется — так действительно мудрецы чаще старые, чем молодые. И поэтому планы продолжают шириться. Ты все яснее, все масштабнее видишь, сколько всего можно сделать…

Сам я ненавижу вопрос: расскажите о своих творческих планах. Матом посылать неприлично, но как-то отговариваешься. Скажи, у тебя есть ощущение, видение того, что планов, — вот дал бы Господь 200 лет, например, — больше, чем много лет назад в молодости?

А.М. Я, наверное, все-таки практически ориентированный человек, поэтому я не строю планы на 200 лет.

М.В. Нет, это просто то, чего очень хочется и можешь сделать.

А.М. Мне очень хочется хорошо играть джаз на гитаре. А время, когда организм максимально способен к обучению, конечно, упущено. Поэтому все дается гораздо сложнее. Но я это настолько люблю и настолько хочу, что я по этому пути медленно двигаюсь и двигаться буду. Мало того, это как раз та музыка, которая сегодня моим пульсам и ритмам отвечает на 100 процентов.

Мне неинтересно сегодня играть рок-н-ролл. Я умею его играть — но мне неинтересно его играть, потому что все равно это музыка молодых. Она по составу своей энергетики музыка молодых. А имитировать я ничего не люблю.

А джаз, как ни странно, по своей сути не имеет возрастного ценза абсолютно. И драйв в нем сохраняется независимо от того, сколько тебе лет. Там драйв другого свойства. И он гораздо сложнее, он гораздо умнее, там гораздо больше нюансов. И он гораздо свободнее, потому что это вообще самая свободная музыка в мире. Джазовые песни не играются дважды одинаково. В зависимости от музыкантов, от того, как они себя чувствуют, кто на сцене, как они поругались вчера с женой, — они играют каждый день новую историю. Поэтому джазом можно заниматься вечно.