Редкие земли

«Мама права!» — воскликнула Пашка. «Да-да-да», — проговорил за сестрой трехмесячный младенец. И только тогда Ген молча вылез из машины и помог жене и детям выгрузиться.

Пока шли к площади, напряженка рассеялась. Вокруг царил карнавал веселой победившей революции. Народ шел с гитарами, сиял. Голосили разудалые антисоветские частушки, знакомые им со времен ранней юности.

• Наш родной советский герб,
• Справа молот, слева серп!
• Хочешь жни, а хочешь куй,
• Все равно получишь …

Рифмованная концовка тонула в хохоте. Ашка схватила Гена за ухо, развернула его голову и влепила великолепнейший поцелуй в губы. Сук и Шок на правах случайных попутчиков сделали два сальто, прямое и обратное, а потом вместе подпрыгнули, подняв над головами черчиллевские рогульки. V for Victory! Виват, Россия!

Возле спуска в подземный переход с платформы грузовика с откинутыми бортами семью позвали: «Ген, Ашка, залезайте к нам вместе с вашими отпрысками!» Два случайных прохожих, то есть Сук и Шок, немедленно предложили свои мускулистые длани, и через минуту Стратовы уже стояли среди своих, комсомольцев Центрального Комитета. Кто-то тут же предложил «хлебнуть». Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, то есть рок-н-рольные! Ура, ребята, Ген с нами! Где ты был, чертов Ген? Искали тебя по всему городу. Да я только что прилетел из Сургута. Ну вот и пришлось без тебя, без нашего философского вождя, объявлять самороспуск. Боялись упустить исторический момент. Миша, Витя, передайте Гену «матюкалку», пусть теперь он толкнет речугу! Один из секретарей через усилитель представил оратора. Дескать, товарищи, от имени самоупраздненного комсомола слово имеет наш гениальный, то есть почти генеральный, в общем, друг, бывший секретарь бывшего ЦК, ныне президент корпорации «Таблица-М», миллионер Ген Стратов, вкратце так. Народ вокруг грузовика стал оборачиваться и прислушиваться. Кое-кто уже покрикивал. Дескать, давай, в целом, Ген! Вруби гадам, как говорится, не глядя! Позор, так сказать, гэбэшному гадюшнику! Долой!

Ген взял усилитель и с ходу начал влиять на толпу своим неповторимым баритоном: «Приветствую вас всех, господа, и поздравляю с победой! Слава россиянам, отстоявшим Белый дом! Горжусь принадлежностью к самороспуску коммунистического союза молодежи! Вообще, между прочим, горжусь комсомольским прошлым! Неправда, что комсомол только лишь и делал, что поставлял кадры госбезопасности. Мы все-таки были молоды, и нам претила идиотская власть большевистской геронтократии. Родители мне рассказывали, что еще в 1968 году в Новосибирском академгородке комсомол создал почти капиталистическую структуру под названием „Факел“: они принимали заказы от предприятий на технологические разработки и выполняли их силами молодых ученых по рыночным расценкам. Каково? Да, разумеется, комсомол возрос на корявых стволах уродливой идеологии, однако он нередко давал хвойные ростки, похожие на нежно-зеленый укроп или пастернак. Взять хотя бы комсомольские попытки отстоять современное искусство от партийных крокодилов. Будучи ребенком, я нередко вместе с родителями посещал молодежные кафе, которые создал комсомол шестидесятых, и там пристрастился к абстрактной живописи и сюрреализму. В сущности, все мое детство прошло под звуки полузапрещенного джаза, единственным защитником которого в тоталитарной стране был все тот же комсомол. Да здравствует джаз! Да здравствует новое общество, к коему мы сейчас радостно присоединяемся путем самороспуска! Позор душителям нового! Долой тоталитаризм!»

Публика, слегка приунывшая от многоречивости оратора, услышав самые популярные в ту ночь слова, радостно взревела: «Позор! Долой!» Сверху, с платформы «КрАЗа», было видно, что ораторы выскакивают то тут, то там по всему периметру большой круговой площади, особенной же популярностью среди новоявленных демосфенов и савонарол пользовался пьедестал душителя свободы слова. В толпе между тем можно было заметить некоторые стихийные подвижки: то возникал какой-то поток голов, то вдруг озеро синхронно вздымающихся рук со сжатыми кулаками; в целом вся площадь медлительно, но неуклонно сдвигалась к подножию темного здания. При всей карнавальности общего настроения вызывали тревогу проносящиеся по головам тени, как будто над площадью кружила стая валькирий.

А что же Сергей? Где его краны? Такие вопросы задавали друг другу бывшие комсомольцы. Ашка спросила, о чем идет речь. Оказалось, что ждут тяжелую технику, краны, которые помогут, ко всеобщему ликованию, стащить Козлобородого с пьедестала. Кто-то протащился шепотом: «Надо отвлечь толпу от призывов к штурму, переключить внимание от дома на памятник». Кто-то пробасил: «А это еще зачем? Пусть толпа идет туда, куда ее тянет импульс свободы». Кто-то бабахнул громогласно: «Пусть люди войдут в этот чертог, от слова „черт“, и зажгут там все лампы!» То тут, то там взлетали вопли: «Пусть рухнет все это национальное позорище! Вон в ГДР штурмовали Штази, а мы чем хуже?!» Кто-то снова протащился со свистящим шепотом: «Да вы что, ребята, с ума сошли? Там, говорят, за каждым окном стоит гэбня с пулеметами и гранатометами. Они нам тут такую площадь Тяньаньмэнь устроят, мало не покажется». Понеслись горячие выкрики: «Чепуха, армия на нашей стороне! Тут агентура рыщет в толпе, распускает дезуху. Никого там нет, за этими окнами, все давно разбежались! Надо открыть все двери, вот это и будет финалом нашей революции!» Снова мокрой тряпкой потащились шепоты: «А если комсомольцев начнут бить? Сами себя, что ли, будут бить? Тут все комсомольцы и члены партии! Поймите, друзья, если тут, на Дзержинке, заварится кровавая каша, вся страна покатится в пропасть!» Назревает истерика: «А вы-то какого черта с детьми сюда притащились, авантюристы дурацкие, ведь это вам не африканские каникулы!»