Великая Мечта

Гроб взяли скромный, эконом-класса: доски, обтянутые багровым ситчиком. Я разозлился, увидев такой гроб, и хотел было подойти к отцу Юры, предложить заказать что-либо получше, дорогого дерева, полированное-лакированное. И вообще не жалеть денег на ритуал. Мне похороны друга виделись чем-то безумно-торжественным. Блестящий саркофаг и катафалк с кондиционером. Усыпальница черного мрамора. На деле все вышло до обидного скромно.

Вынесли из автобуса, втащили в квартиру, поставили в комнате на два табурета, сняли крышку – и сбежали из квартиры во двор. Кто курил – закурили. Я отошел в сторонку. Разговаривать ни с кем не хотелось. Вокруг сновали какие-то старухи. На всяких похоронах обязательно во множестве появляются пожилые деловитые женщины, досконально знающие всю процедуру – как правило, дальние родственницы. Теперь они то проносили мимо образа, то деловито раскидывали на асфальт еловые ветки, то читали над покойником. Хотя Юра, возможно, даже не был крещен. Отец – военный инженер, мать – преподаватель высшей школы, наверняка они состояли в партии коммунистов, никогда не приветствовавшей церковные обряды.

Отпевать не повезли. В нашем городе, построенном на болоте в середине двадцатых годов, храм отсутствовал.

По обычаю, дом открыли всем, кто хотел проститься. Таковых было человек двадцать: соседи, родственники и друзья по школе. Не приехала только мать Юры. Впрочем, из обрывков разговоров я понял, что ее никто не осуждает. Лететь из тридевятого царства, из Чили, через всю планету, чтобы несколько минут постоять над безобразным куском неживой плоти – зачем? Что это изменит? Как это облегчит горе?

Город наш – маленький. Чуть более ста тысяч жителей. Все всех знают. Кто, с кем, зачем, почему, как и с какой целью. Вообще, гибель двадцатилетнего человека для подмосковного городишки – событие. Одно дело – когда хоронят отжившего свое старика; чинный, спокойный, деловой ритуал; повздыхали, помянули и разошлись. Бывает, и порадовались невзначай. На закоп обычно приезжают самые дальние родственники, и похороны зачастую превращаются во встречу старых друзей. Другое – когда гибнет молодежь.

Дальше прибыл второй автобус – местная похоронная команда. Мы вынесли гроб на улицу и снова сняли крышку – в этот момент заплакали все, кто был, бабы постарше закричали и запричитали.

Лежащий в ящике холодный, пахнущий формалином труп имел мало общего с человеком, научившим меня ничего не бояться. Наклонившись к восковому уху, я прошептал что-то несвязное, банально-дежурное – то ли про то, что обязательно отомщу, то ли про то, что никогда не забуду, – и поспешил отвести взгляд от дряблой, истончившейся шеи с заметным провалом пониже адамова яблока; изжелта-коричневую, глубокую странгуляционную борозду в морге замаскировали кусками целлофана, а поверх натянули воротник рубахи, но не слишком искусно, все было перепачкано гримом и выглядело жутко. В итоге я убежал ото всех, схватил рукой лицо, оперся обо что-то и тоже сильно заплакал и забормотал в пространство нечленораздельные слюнявые проклятия.

Четверо равнодушных мужиков с лицами запойных алкоголиков дунули в медные трубы, безбожно фальшивя. Я в третий раз за день подставил плечо под дощатый угол ящика, пронес Юру до автобуса, поставил, деловито вернулся к своей машине, открыл все двери – тут же влезли какие-то незнакомые мне женщины, вытирающие платками обильно текущую по опухшим щекам тушь.

На кладбище, у свежевырытой ямы – над ней кружились насекомые, – музыканты еще раз от всей души продудели в свои валторны и угомонились. Кто-то сказал какие-то слова.

Родной дед Ильи жил на одной лестничной площадке с родителями Юры. Поэтому Илья тоже пришел закапывать.

– Вот вам ваша Москва, – выдавил он, подойдя ко мне. – Уехал живой, вернулся – мертвый. Чего поймал? Чего добился?

Последние слова он произнес на сильном выдохе, и я уловил запах спиртного.

– Я его с пяти лет знал! Он был порядочный и честный. Не просто порядочный и честный – он был самый порядочный и самый честный! Кому и как он мог насолить, чтобы его – вот так? Черта лысого я поеду в вашу проклятую Москву! Там только бардак и смерть...

– Пойдем, еще выпьем.

– Скажи, – он словно не расслышал меня, – зачем нужна такая Москва, если в ней – убивают?

– Не плачь, друг.

– Я не плачу. Я горюю. Это разные вещи. Кто его? За что его?

Илья кивнул на свежий холм, который сейчас кладбищенские работяги – двое дюжих малых моего возраста с индиферрентными мясистыми физиономиями – деловито обхлопывали лопатами по бокам, – формовали, создавали могилу.