Великая Мечта

– Не знаю. А если б и знал – не сказал бы.

– Ты туда больше не езди. Оставайся. Как я остался. Забудь и забей. Иначе – тоже пропадешь.

– Я уже там. Я уже пропал...

Илья махнул рукой и отошел прочь. Возможно, он внутри осудил меня за безучастный внешний вид. Я же, отплакав и отпереживав свое, теперь не ощущал внутри ничего, кроме некой ступорозной досады. Зачем ему знать, кто и зачем убил? Что, оторвет от забора доску и побежит мстить? Или просто любопытствует? А какое любопытство – на кладбище? Какая разница, кто и зачем? Какая-то мне увиделась в этих вопросах дремучая провинциальность. Сидят себе тихо, в таком месте, где ничего не происходит, а когда видят, что где-то что-то произошло – высовывают носы и интересуются...

Тут же я сурово осудил себя за цинизм. Илья ни в чем не виноват. У него свое лекало, у меня – свое. У Юры было свое. Глупо сравнивать...

Прибыли даже «новые друзья» – на собственной машине. Прибыл бледный Иванов. Мы обменялись рукопожатием. Мне показалось, что старинный Юрин приятель хотел меня обнять, но в последний момент удержался.

Cамым неожиданным визитером оказался Сережа Знаев. Приехал на такси – прямо к началу погребения. Выглядел всерьез подавленным. Курил безостановочно. Кивнул мне, отцу Юры, мрачно помыкался возле гроба, а когда настало время опускать – схватился за веревку едва ли не первым из всех мужчин. Все это время таксист ждал его в отдалении.

Когда наконец зарыли, Знаев коснулся моего локтя и сказал:

– Отойдем.

По жаре мы все взмокли и устали. От Знаева, сквозь парфюмерно-карамельную защиту, тянуло тяжелым потом. Но дышал он ровно и спокойно. Наклонившись к самому моему уху, тихо произнес:

– Во-первых, за мной должок. Отдам с процентами в течение двух месяцев. Сам тебе позвоню и все привезу. Если не захочешь забирать сразу все – скажи заранее, и я отдам столько, сколько нужно... А во-вторых, там, у обочины, стоят гости. По-моему, дожидаются тебя.

Оглянувшись, я заметил в пятидесяти метрах потертую машинку с московскими номерами. Возле прохаживался некто очень серьезный и очень похожий на переодетого мента. Заметив мой взгляд, незнакомец решительно, но неторопливо приблизился и спросил:

– Ты Андрей?

– Да.

Суровый дядя предъявил удостоверение. Мне пришлось достать и развернуть свой паспорт.

– Зайди к нам завтра. Минут на десять. К тебе есть вопросы. Пиши адрес.

– Нечем.

Суровый без особых эмоций извлек из кармана немного чрезмерно помятых брюк блокнот и авторучку. Записал, рванул, протянул.

Мне тоже пора иметь при себе блокнот и авторучку, подумал я. У всех серьезных взрослых людей постоянно есть под рукой блокнот и авторучка. Пора бы и мне повзрослеть. Только что я похоронил своего лучшего друга. Хороший повод для того, чтобы повзрослеть.

В мрачной толпишке скорбящих и соболезнующих обнаружился и Горохов. Мы поздоровались.

– Слушай, а за что его? Я разозлился.

– Не знаю. А если б и знал – не сказал бы.

– Понятно.

– А ты молодцом, – тихо сказал я. – Хороший костюмчик взял.

– Только вчера купил. Специально в Москву ездил.

– Жатый шелк?

– Сказали – да.

– Ты выглядишь совсем другим человеком.

– Спасибо.

Меня вдруг осенило. Я понизил голос до шепота.

– За моей спиной, справа, стоит человек. У него волосы на голове слегка дыбом. Видишь? Это – Сережа Знаев. Бывший партнер Юры. Коммерсант из Москвы. Перспективный. Я сейчас тебя с ним познакомлю. Может быть, он поможет тебе найти работу.

– Спасибо.

– Пока не благодари. А пиджачок действительно хорош. Где денег надыбал? Неужели украл?

– Я не умею. В долги влез.

Надо было сказать Горохову, чтоб в комплект к костюму взял нормальную обувь, а главное – перестал бы сутулиться и ходить, втянув голову в плечи, словно черный раб с хлопковой плантации. Но я промолчал. Нечего, нечего корчить из себя учителя жизни. Особенно когда твой собственный учитель лежит в деревянном ящике на глубине двух метров.

Все хотят знать, зачем и почему его убили. А разве неясно? Разве секрет, что каждый день на протяжении десяти лет он приходил в школьные классы, чьи стены украшали цитаты из классиков. «Кто не горит, тот коптит». «Надо жить так, чтобы не было мучительно больно». «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы». Все имелось у моего друга в великом избытке: и талант гореть свободой, и абсолютное честолюбие, и душа, готовая рваться в куски, – только вот с отчизной вышла заминка. Сгнила и рассыпалась, сука, прямо на глазах у всех нас.