Девочка, которая любила Тома Гордона

И что ты не сможешь рассказать, сладенькая? Опять эта наглая паршивка, только голос уже не такой ледяной, в нем слышалось лишь любопытство.

О том, что чувствую. О том, как мало человеку надо для счастья. Просто поесть… да, наесться досыта, а потом отвалиться…

– Неслышимый. – Это слово Триша произнесла вслух, по-прежнему наблюдая за бабочками. Две белые и одна черная, они танцевали в лучах клонящегося к горизонту солнца. Она подумала о Маленьком Черном Самбо, сидящем на дереве, тиграх, бегающих внизу и рвущих на куски его новую одежду, а потом убегающих в саванну. Ее правая рука отцепилась от левой, скатилась с колен, легла на землю. Для того чтобы вернуть ее обратно, пришлось бы затратить слишком много сил, поэтому Триша оставила руку там, куда она легла.

Чего ты вспомнила Неслышимого, сладенькая? Что ты хотела о нем сказать?

– Ну… – медленно, сонно ответила Триша. – Что-то в этом есть, не так ли?

Наглая паршивка не соизволила ответить. Тришу это только порадовало. Она была такая сонная, такая наетая, ей было так хорошо. Впрочем, она не заснула; даже потом, когда поняла, что не могла не заснуть, ей все-таки казалось, что она не заснула. Она помнила, как подумала о дворике за новым, меньших размеров домом отца, о том, что траву давно следовало покосить, о том, что у гномов хитрые улыбки, словно они знали что-то такое, о чем было неведомо ей, о том, что отец заметно погрустнел и постарел и теперь от него всегда пахло пивом. Жизнь могла быть очень грустной, она в этом убедилась, так что отца она понимала. Взрослых, однако, всеми силами заставляли верить в обратное, и они лгали своим детям (к примеру, ни один фильм, ни одна телепередача не готовили ее к тому, что она может потерять равновесие и плюхнуться задницей в собственное дерьмо), чтобы не пугать их, не вызывать у них стресса, но истина заключалась в том, что жизнь могла быть очень грустной. Люди жили в жестоком мире, который в любой удобный ему момент мог показать зубы и ухватить ими ничего не подозревающего человека. Она убедилась в этом на собственном опыте. Ей было всего девять лет, но она уже знала, что это так. И поняла, что случай это не единичный, так уж устроена жизнь. В конце концов, ей скоро исполнится десять, и для своего возраста она – высокая девочка.

Я не знаю, почему мы должны расплачиваться за совершенные вами ошибки?! Последние слова Пита, которые донеслись до нее с Тропы. И теперь она знала ответ. Простой, грубый, но, наверное, единственно правильный: потому что. А если тебе он не нравится, утрись и не вякай.

Триша догадывалась, что во многом она стала куда взрослее своего старшего брата.

Она посмотрела на ручей и увидела, что чуть дальше, ярдах в сорока вниз по течению от того места, где она сейчас сидела, он сливается с другим ручьем, который маленьким водопадом скатывался с высокого берега. Хороший признак, подумала Триша. На это она и рассчитывала с самого начала. Два ручья вместе больше одного, они приведут ее к третьему, четвертому, и в итоге она выйдет к реке, которая и выведет ее к людям.

Взгляд ее переместился на маленькую полянку на другом берегу ручья, и она увидела троих людей, которые стояли там и смотрели на нее. По крайней мере она решила, что смотрели. Потому что не могла разглядеть их лица. И ноги тоже. Все трое были одеты в длинные сутаны, совсем как священники в фильмах о далеком прошлом («В стародавние дни, когда рыцари были смелы, а дамы крутили задом», – иной раз пела Пепси Робишо, прыгая через скакалку). Подолы сутан мели ковер из сосновых иголок, устилавший полянку. Капюшоны скрывали лица. Тришу их появление удивило, но не испугало, во всяком случае, поначалу. Двое были в белых сутанах. Третий, тот, что стоял посередине, – в черной.

– Кто вы? – спросила Триша.

Попыталась выпрямиться, сесть повыше, но не смогла. Слишком много съела, и еда придавливала ее к земле. Наверное, впервые она осознала, что это значит – осоловеть от еды.

– Вы мне поможете? Я заблудилась. Я заблудилась… – Она не помнила, сколько блуждала в лесу. Два дня? Три? – Уже давно. Пожалуйста, помогите мне.

Они не ответили, лишь стояли, глядя на нее (она могла только предположить, что они смотрят на нее, потому что лица по-прежнему полностью скрывали капюшоны), и вот тогда Триша почувствовала страх. Они стояли, скрестив руки на груди, но кистей она не видела: они прятались в длинных рукавах сутан.

– Кто вы? Скажите мне, кто вы?

Тот, что стоял слева, выступил вперед, поднял руки к капюшону, и над белыми рукавами появились длинные белые пальцы. Он откинул капюшон и открыл Трише интеллигентное (пусть и грубоватое) лицо со срезанным подбородком. Он напомнил Трише мистера Борка, учителя биологии из Сэнфордской начальной школы, который рассказывал им о растениях и животных Новой Англии… в том числе, разумеется, и о всемирно знаменитых буковых орешках. Большинство мальчишек и некоторые девочки (скажем, Пепси Робишо) называли его Борк-Киборк. Он смотрел на Тришу через ручей, сквозь маленькие, в золотой оправе очки.