Имортист

Ростоцкого отыскал по мобильной связи только через полчаса. Он уже, оказывается, занимается этой проблемой, попросил меня не беспокоиться, это дело не ранга президента, это разве что на уровне мэра города, а то и вовсе префекта.

– Хорошо-хорошо, – ответил я торопливо. – Действуй!

– Будет сделано, господин президент.

– С учетом реалий нашего времени, – напомнил я на всякий случай.

– Непременно, господин президент, – ответил он с легким нетерпением. – Не беспокойтесь по пустякам! Мы давно истосковались по реализации этих реалий…

Я отключил связь, Волуев уже смотрит от дверей, в глазах вопрос.

– Господин президент…

– Что у тебя за гадости?

– Нормальный рабочий день, – ответил он с недоумением, – а вы желаете только награды раздавать да по плечу похлопывать? Через десять минут у вас встреча с главой всеисламского комитета всех мусульман мира.

– А что он хочет?

Волуев чуть-чуть раздвинул губы:

– Чтоб мы все отдали исламу. Но, если серьезно, просто налаживает личные контакты. Попытается прощупать, что от вас можно поиметь. Расскажет намекающе о стремительно растущей мощи исламского движения, с которым вынуждены считаться даже правительства Штатов, Европы…

Я сдвинул плечами:

– Войска Штатов захватили центр исламского мира. Он это знает?

Волуев ухмыльнулся:

– Но как обезвредить собственных исламистов? Не лишать же права голоса? Тогда уже не демократия…

В кабинет вошел Вертинский, потирая руки. Волуев покосился ревниво, я чересчур расширил список лиц, которые могут входить вот так в мой кабинет, а Вертинский спросил живо:

– А где, кстати о слониках, Романовский?

Волуев взглянул на часы:

– Если не ошибаюсь, сейчас на своем телеканале «Культура».

– Теперь все телевидение, – напомнил Вертинский, – его огород.

– Но он по привычке на «Культуре». Должен был ознакомить состав с новыми требованиями…

Я сказал торопливо:

– Быстро включите! Кто знает, что он там скажет. Человек он… с непредсказуемостью.

На большом экране появилось изображение стреляющего мускулистого Дюка, сменилось картинкой двух идиотов, швыряющих друг в друга тортами, потом еще какие-то перестрелки, наконец Волуев с опозданием отыскал канал «Культура». Непривычно суровый Романовский говорил четко, глядя с экрана прямо в глаза зрителям:

– …Мы, имортисты, пришли в мир не только совершенствоваться, но и совершенствовать мир. Мир, в котором герой живет впроголодь, а изображающий его каскадер купается в славе и роскоши, не кажется нам правильным. И мы беремся его изменить. Отныне ученый, своими трудами приближающий человечество к избавлению от болезней, изобилию, долголетию, не будет нищенствовать в безвестности, а устроитель ток-шоу «Кто плюнет дальше?», который тянет зрителей обратно в пещеры, не будет владеть эфирным временем, а тем самым – и табулярасными умами. Все, господа, Темные Века Демократии заканчиваются. Начинается рассвет имортизма.

Он начал собирать листки, но оператор настолько ошалел, это ж накроется вся хлебная работа показывать скандалящих баб в прямом эфире, что опустевший стол был в кадре еще с полминуты, пока не вырубили с главного пульта, пустив рекламу особо пахнущих прокладок.

Вертинский с восхищением покрутил головой:

– Хорошо вмазал! Внушаить.

– Даже не похоже на Романовского, – заметил Волуев.

– Ну что вы, – вступился Вертинский. – Он может быть серьезным, может…

– Только редко, – сказал Волуев. Добавил: – И когда какой, не поймешь.

Вертинский взглянул на часы, посоветовал:

– Переключите на первый канал. Сейчас там новости… Я начало посмотрел…

– А что там такого, чего мы не знаем?

– Посмотреть стоит, – сказал Вертинский загадочно.

Волуев вывел изображение на три экрана, укрупнил, Вертинский сразу же начал вполголоса материться: по красивой ухоженной улице старинного городка с вымытыми нарядными домами двигалась пестрая толпа. Полуголые, а кое-где и вовсе голые мужчины с прилепленными женскими грудями кривлялись и приплясывали, у многих в руках яркие плакаты и даже транспаранты. Волуев увеличил изображение, Вертинский начал материться громче: везде лозунги в поддержку заявления госсекретаря.

Впереди шел толстый и совершенно голый мужик, размалеванный под женщину, с крупными розовыми грудями из пластмассы, длинными женскими волосами, то ли парик, то ли натуральные, рядом с ним второй, с мегафоном в руке, мощно выкрикивал короткие хлесткие фразы, в конце каждой толпа трансвеститов дружно подпрыгивала и дико орала.