Имортист

Я сказал с кривой усмешкой:

– Да, конечно… Правда, полторы-две тысячи лет назад были римляне, греки, сирийцы, германцы, персы и – христиане. Это уже через полтыщи лет сами христиане, утратив пыл и начиная жиреть, стали ощущать себя также римлянами, греками, сирийцами, германцами, персами… То же самое было с исламом. Всего двести лет назад, даже полтораста, начали ощущать себя еще и узбеками, сирийцами, египтянами, турками… Надеюсь, имортизм продержится дольше.

Вертолет прошел по длинной дуге над центром, впечатляет, потом потянулись окраины. Я догадывался, что идем к загородной резиденции, там мне надлежит отдыхать, хотя вряд ли наотдыхаюсь, программа заполнена до отказа, каждая минута жестко расписана.

Этьен проговорил с убеждением:

– Имортизм – это не просто вера, как ислам или христианство. Это еще и разум. А разум всегда говорит, что надо делать лучшее… а не то, что хочется желудку или гениталиям. Видите, я говорю как истинный имортист?.. Надеюсь, нас во Франции будет становиться все больше и больше.

Далеко впереди и внизу начал вырастать прекрасный замок, как будто сошедший со страниц рыцарских романов. Мне почудилось, что вон там по дороге скачут в сверкающих доспехах рыцари, на шлемах развеваются плюмажи, за плечами трепещут по ветру красные плащи с большими белыми крестами, впереди несется на огромном белом жеребце статный рыцарь с опущенным забралом и длинным копьем.

Никакого окружающего замок рва с болотной водой, нет поднимающегося моста: замок среди зеленой долины, ровной, как бильярдный стол, а могучие деревья стянуты в декоративные рощи, чересчур ухоженные и красивые, как будто каждое дерево рисовал Тициан.

Вертолет медленно опускался. Я все любовался замком, Этьен сказал весело:

– Старина! И как далеко от имортизма, верно?

– Верно, – ответил я, – но… не от Франции.

– Как это?

– Суть имортизма, – сказал я, – можно охарактеризовать словами: отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног! Нам не нужно златого кумира… у нас его чаще называют златым тельцом, вам знакомы эти слова?

Этьен при словах гимна едва ли не встал навытяжку, глаза заблестели, он порывисто пожал мне руку:

– Спасибо!.. Да-да, понимаю, а я и другие – это те, кто устал от долгой и тяжелой дороги через пустыню, сел отдохнуть, понежиться, и бога себе поставил старого, привычного, с каким всегда можно договориться, а то и высечь его, если не так посмотрит…

– Все мы время от времени останавливаемся, – ответил я, – и садимся перевести дух. Иной раз – даже у золотого тельца. Но главное, по какую руку Моисея встанем, когда он, гневный, спустится с горы и крикнет: «Кто за Бога – ко мне!»

Вертолет приземлился на необъятной лужайке прямо перед замком. Пилот и сотрудник охраны выскочили первыми, к вертолету уже везли парадный трап, хотя до земли всего две ступеньки. Мы выбрались, перед замком выстроен еще один почетный караул, на этот раз в укороченном составе. Солдаты красиво промаршировали, Этьен взял меня под локоть, я понял, что официальная часть встречи наконец-то закончена.

Двери распахнули, такие разве что ведут в церковь, но эти открыли вход в просторный холл. Российский флаг комично вписывается между старинными штандартами и гербами этого, без сомнения, старинного замка, маленькие флажки торчали по балюстраде широкой лестницы, я догадался, что мои основные апартаменты наверху.

Я подошел к окну, присмотрелся:

– А где же Эйфелева башня?

Этьен развел руками:

– Господин Печатник, окна вашего особняка смотрят в другую сторону. Да и вообще отсюда не видно.

Он говорил очень серьезно, то ли не понял юмора, то ли, наоборот, очень хорошо понял и старался меня переюморить.

– Да? – удивился я. – А я привык думать, что Эйфелева башня видна из каждого окна.

– Почему?

– Судя по фильмам…

– Я слышал, что в России засилье американских фильмов, – произнес он с шутливым ужасом, – но неужели… настолько?

– Я приложу все силы, – пообещал я, – чтобы сократить квоту на американские, зато поднять на французские. Безобразие какое! Обманывают простых трудящихся. И еще более простых президентов. Мне тут поесть дадут?

– Господин Печатник, – произнес он с тем же ужасом, – неужели вы сможете завтракать… вот в такое ужасное время?..

– Чем ужасное?

– Но время завтрака уже миновало!.. А до обеда еще далеко!

– Прилетев во Францию, – ответил я с достоинством, – я не стал французом. Я остаюсь патриотом России, а это значит, что жру все, жру всегда, никакой пост мне не указ, у нас такое особое православие, с национальными особенностями!