Она еще раз всхлипнула, подняла голову. На меня взглянули испуганные заплаканные глаза, на щеках блестят влажные дорожки. Страх медленно покидает ее личико, она судорожно вздохнула, как ребенок после долгого плача, и спросила чересчур деловитым тоном:
— А кофе мы пили?
— Ты не пьешь на ночь, — напомнил я.
— Сейчас выпью, — заявила она. — Ты же пьешь?
— А потом сплю без задних ног, — сообщил я.
— Ну… а я не дам тебе спать, — ответила она злорадно.
Кофе делал я, это серьезное мужское дело, то есть ткнул пальцем в «Меню», потом в «Напитки», затем в «Кофе» и, наконец, выбрал «…по-артански».
— Какая долгая процедура, — сказал я недовольно. — Как мы жили, когда не было голосовых команд?
— Хочешь, настроим и на твой голос?
Я отмахнулся:
— Полчаса возиться с опознавалками… Иди, вот твоя чашка. С этой голой девицей?
— Это звездный знак, — объяснила она важно. — Дева называется. А твоя с Козерогом.
— Это ты меня так козлом обозвала?
— Дурак неграмотный, это гороскоп такой.
После кофе снова прыгнули в постель, у Гертруды она просто неимоверно шикарная, все достижения хай-тека задействованы, временами вибрирует, иногда колышется, в нужное время подогревает, причем — избирательно, когда ноги, а когда жопу. В только ей известные моменты выдвигает ящичек с пилюлями, настойчиво предлагает воспользоваться, мол, медцентр подсказал, а ему виднее…
Потом, разогретые и приводя дыхание в норму, мы долго лежали, не размыкая объятий, наслаждались покоем и счастливым ничегонеделанием.
— А помнишь, — вдруг сказала она с воодушевлением, на которое я едва не купился, — как ты в том животном теле, когда мы еще были теми смешными человеками, тайком от меня затащил Людмилку в автомобиль и там вы торопливо посовокуплялись, пока я покупала в гастрономе молоко и сахар?
Я едва не кивнул, соглашаясь, но вовремя насторожился, переспросил:
— Это когда такое было?
Она напомнила тем же отстраненным голосом, мол, мы ж в сингулярности, что нам до тех примитивных существ, которыми были когда-то с их примитивными инстинктами:
— Да уже давно, если считать по наносекундам…
— Нет, — спросил я уже трезвее, — в нынешнем времени. Когда мы еще там… тут, в смысле?
Она сказала фальшивым голосом, улыбаясь беспечно:
— Месяца два назад, когда мы возле супермаркета встретили Людмилку, а ты поленился со мной пойти за покупками! Я пошла одна, а вы остались с нею щебетать. Я сказала тебе на ухо: можешь трахаться с кем хочешь, даже у меня на глазах, но только не с Людмилкой! У нас старые счеты.
Я сказал возмущенно:
— Ты что? Поговорили малость, потом она ушла. Я сел в машину и ждал тебя.
— Да? — спросила она уже ехидно. — Меня почти двадцать минут не было! А ты знал, что пока там все отделы обойдешь, у меня ж глаза всегда разбегаются, счет проверят, у меня он нестандартный… У вас времени было ого-го! А Людмилка обожает экстремальный секс!
— Экстремальный, — переспросил я, — это когда морду бьют?
— Так и было бы, — пригрозила она, — если бы я вас поймала!
— Опомнись, — сказал я, — кролик я, что ли?..
— А что у тебя глазки так бегали? — уличила она. — Я только открыла дверцу, как на меня такими запахами поперло!.. То-то ты постарался поставить стекла тонированные! И помада у тебя была на щеке, и пудра… Скажешь, с клоуном подрался?.. Не хитри по таким мелочам, мы же сингуляры. Какие пустяки, чем тогда занимались эти примитивные существа, какими были мы тогда… Это простительно, тогда нас из стороны в сторону швыряли могучие инстинкты…
Голос ее стал сладенький, я снова чуть было не поддакнул, но тревожный сигнал в черепе мигал и зудел, я вздохнул и сказал ей в тон:
— Ты права, я не стал бы стесняться рассказывать о таких мелочах… Мы тогда были не мы, а те примитивные существа, что сами, как говорится, не понимали, что творят. Но если правду, то ничего этого не было. Увы, даже поговорить об этом и посмеяться нельзя, не о чем.
— А помада на щеке? — потребовала она.
— Расцеловала меня на прощанье, — объяснил я. — Вы же любите целоваться, уж и не понимаю, что в этом находите?.. И ушла раньше, чем ты открыла дверь универсама. Если бы ты оглянулась, увидела бы сама.
Она сопела, еще не разуверенная, но я смотрю невинными глазами, вид чуточку обиженный и оскорбленный. Я-то знаю, что отрицать нужно все и всегда. Гертруда хоть и обвиняет, но сама хочет верить, что у меня с Людмилкой ничего не было. Хоть мы и трансчеловеки, но все же нечто древнее атавистическое протестует, возмущается, ревнует.