Я обнял ее крепче, она судорожно вздохнула и прижалась всем телом. Я поцеловал в лоб и шепнул на ухо:
— Перестань, все замечательно…
Она сказала с нервным смешком:
— Ты знаешь, это нелепость, конечно… но еще после того первого разговора…
— Какого?
— Ну, когда мы примерялись, как будем вспоминать это вот наше существование в человеческих телах, шуточки, конечно, хи-хи и ха-ха, но я с того дня то и дело ловлю себя на том, что не так уж и хи-хи… В самом деле сможем такое при нашем безграничном могуществе…
Я кивнул:
— Ну да, это будет. И что?
Она сказала с еще большей неловкостью:
— Да теперь начала ловить себя на том, что все скрытое станет явным. И то, как с перекошенной мордой, когда меня никто не видит в ванной, я рассматриваю, где у меня появляются морщинки, и как иной раз баловалась мастурбацией…
— Мастурбация не грех, — ответил я заученно. — А морщинки… ну и что?
Она отвела взгляд.
— Да просто неловко. Сегодня купила роскошный виноград, три грозди. До твоего прихода оставалось еще четыре часа, я не утерпела и одну сожрала. А тебе сказала, что вот купила две, тебе и мне, поровну.
Она выглядела такой маленькой и несчастной, виноватой и жалобной, что я снова поспешно прижал ее к груди, баюкая, как испуганного ребенка.
— Перестань. Слопала, вот и хорошо. Я рад, что тебе понравилось.
— Да, но это нечестно…
Она всхлипнула, я прижал сильнее, встряхнул.
— Перестань. Ну перестань! Неужели думаешь, мне было бы жалко винограда?
— Не-е-ет, — проворила она в слезах, — не жалко… Но я тайком, теперь мне стыдно.
— Престань реветь.
— А еще больше стыдно…
— Что?
— Если бы не это наше смотрение из будущего на нас нынешних, я бы и не призналась…
Она разревелась громче, плечи тряслись, я чувствовал, как волосы на моей груди начинают слипаться, откуда столько слез у этих существ противоположного пола, вряд ли в сингулярности будет такое разделение…
А ведь в самом деле будет иное отношение… ко всему, подумал я и опасливо покосился вверх. Почему-то кажется, что смотреть на нас будут именно оттуда. Это как при мысли о Боге смотрят на потолок, хотя Бог вообще-то всюду, как постоянно твердится в их священных книгах. Сейчас еще вовсю орут защитники прав личных свобод, в смысле, чтобы никто не видел, как они занимаются мастурбацией хоть дома, хоть на улице за кустами, наблюдая за прохожими. Но их время проходит, камеры устанавливаются уже и в туалетах, скоро «личного пространства» не останется вовсе, и пусть от этого некоторый неуют, зато никто не сделает тайком в своем личном сортире бомбу.
А потом придет и время хроноскопа, когда потомки будут наблюдать за нами, как мы рассматриваем найденные скелеты питекантропов и гадаем, как они жили и что делали. И, возможно, мы сами доживем до того времени и будем смотреть на себя нынешних.
А раз так, мелькнула грустная мысль, надо держать себя и вести себя постоянно в рамках. В смысле, достойно.
Но вслух я сказал мудро и взвешенно, брехло проклятое:
— Ну и что? Да пусть смотрят! Пусть даже смотрят те, которые мы сами в будущем. Они уже другие. Их не будет смущать то, что мы срем, плохо подтираем задницы и стараемся тайком от жены пощупать жену соседа. Это болезни роста, как говорят, а вернее — нормальные вехи развития организма.
Она судорожно вздохнула, пикнула что-то, но я не расслышал.
— Не дергайся, — сказал я отечески. — Нас же не смущают какие-то моменты из нашего стыдного прошлого времен детского садика? Даже младших классов школы!.. А те существа, которыми будем через двести или пятьсот лет, вообще посмотрят, как бабочки на гусениц! Что касается сингуляров… боюсь, вообще вряд ли будут смотреть на таких, как мы.
Она вздрогнула в моих объятиях.
— Страшно-то как…
— Это будет не сразу, — сказал я успокаивающе.
— Ну да, — протянула она. — Не успеешь оглянуться…
— Сейчас же успеваем?
— Это сейчас, — произнесла она с тяжелым вздохом. — А потом будем смотреть на тех друзей, кто не успел с нами одновременно, как на тупых и грязных обезьян… которыми и мы были совсем недавно. То есть вот сейчас.
Я обнял ее снова и баюкал в объятиях. Насчет обезьяны не оскорбление, человек — один из видов обезьяны, просто наиболее продвинутый, наиболее разумный и живущий в наиболее сложном обществе. А вся человеческая деятельность, как и культура, политика, религия, — это все есть и у обезьян, только в более примитивной форме.