Чужие сны и другие истории

Многие из нас видели столько постановок и экранизаций «Рождественской песни», что, казалось бы, изучили ее содержание вдоль и поперек. Но когда вы в последний раз читали диккенсовские строки? Каждое Рождество обрушивает на нас новый вариант «Песни». Нам бы еще повезло, если бы единственной экранизацией, которую мы посмотрели, был фильм с замечательным Алистером Симом. А так… в один год мы морщимся от слащавого опуса в жанре вестерна, где седовласый латифундист Скрудж скучно издевается над своими коровами. На следующий — Малютка Тим ковыляет по улицам Бронкса или Бруклина, а старина Эбенизер превращается в неумолимого домовладельца, которому принадлежат местные трущобы. Через несколько лет я достаточно постарею, чтобы самому играть Скруджа в одном из бесчисленных любительских спектаклей, которые каждую зиму оживляют (а на самом деле портят) «Рождественскую песнь». Лучше оставить в стороне все эти переслащенные потуги и перечитать оригинал. А может — прочитать впервые.

Возможно, вас удивит, что настоящий, диккенсовский Скрудж ни разу не встречался и не говорил с Малюткой Тимом. Как странно! В телевизионных постановках их разговор — любимейший эпизод. Удивитесь вы и тому, что в эпилоге Диккенс, предчувствуя своих будущих клеветников и очернителей, пишет: «Кое-кто посмеивался над этим превращением, но Скрудж не обращал на них внимания — смейтесь на здоровье! Он был достаточно умен и знал, что так уж устроен мир, — всегда найдутся люди, готовые подвергнуть осмеянию доброе дело. Он понимал, что те, кто смеется, — слепы, и думал: пусть себе смеются, лишь бы не плакали! На сердце у него было весело и легко, и для него этого было вполне довольно».

«Больше он уже никогда не водил компанию с духами», — добавляет автор в завершающем абзаце.

По иронии судьбы, успех «Рождественской песни» пробудил в некоторых людях такую бесстыдную алчность, что она понравилась бы только прежнему Эбенизеру Скруджу. Диккенсу было не привыкать к плагиату. Он уже знал о существовании «Посмертных записок Пиквикианского клуба», «Никеласа Никльберри» и даже «Оливера Твисса». Но перелицовки «Рождественской песни» были более наглыми и оскорбительными. В еженедельнике «Париз иллюминейтед лайбрери» плагиат диккенсовской повести сопровождался беспардонным заявлением, что он якобы «повторно создан на основе оригинала Чарльза Диккенса». Диккенс попытался остановить публикацию, издатели-пираты выразили недоумение: когда они «повторно создавали» «Лавку древностей» и «Барнеби Раджа», он не возражал. Более того, они бахвалились тем, что «улучшили» текст «Рождественской песни». Среди их «улучшений» была и песенка Малютки Тима.

Диккенс затеял судебную тяжбу, которую проиграл. Процесс обошелся ему в семьсот фунтов, и это был горестный удар. В «Рождественской песни» он обличал алчность и призывал к искуплению вины, а в суде с писателем обращались так, будто «он не жертва, а преступник». Только читатели оставались по-прежнему ему верны.

Обращаясь к своим читателям, Чарльз Диккенс называл себя «их верным другом и слугой». Свое предисловие к изданию тысяча восемьсот сорок третьего года он сопроводил щедрым благопожеланием, выражая надежды, обращенные к его «книжечке о призраках» и читателям: «Пусть эта история витает над их домами, даря им радость». Через полторы сотни лет после создания «Рождественской песни» она продолжает витать над многими домами, в том числе и над палаткой индийского цирка. И везде она продолжает дарить радость.

А самый известный в литературе маленький калека продолжает вызывать сострадание в сердцах. «Раздался стук маленького проворного костыля», — писал Диккенс. Мы и сегодня отчетливо слышим, как Малютка Тим проворно стучит по полу своим маленьким костылем.

Предисловие к «Рождественской песни» (1993)

От автора

Несколько фрагментов этого «Предисловия» вошли в мое эссе «В защиту сентиментальности», опубликованное двадцать пятого ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года в «Нью-Йорк таймс бук ревью». Однако в том эссе отчетливее прослеживается начало моего предисловия к «Большим надеждам», нежели этого предисловия. Я с нескрываемым удивлением наблюдаю, как множество читателей соотносят Диккенса (и его надежды на лучшее) с Рождеством. Читая «Рождественскую песнь», мы рукоплещем диккенсовской доброте, щедрости, вере в наше чувство собственного достоинства. Но стоит пройти Рождеству, и эти же диккенсовские качества заставляют нас обвинять писателя в сентиментальности. Между тем все то, о чем Диккенс писал в «Рождественской песни», можно найти и в других его романах. Но сегодня Диккенса в мире любят именно за «Рождественскую песнь», тогда как «другие его романы» читаются не столь широко.