Говорили, что ни один из посещавших Аделаиду писателей не продал больше книг, чем этот голландец. Возможно, чем меньше автор говорит о своих произведениях, тем больше находится желающих их прочесть.
— Вот урок, который тебе не мешало бы усвоить, — тогда же сказала мне Ванесса.
Примерно на полпути до Брума Поппи увидела дорожный указатель с надписью «Манки-Миа» и предложила сделать крюк.
— Ничего себе крюк, — сказал я. — Если я правильно понимаю карту, до того места от нашей трассы четыреста километров.
— Ничего ты не понимаешь правильно, — сказала Ванесса. — Наверняка держишь карту вверх ногами. В четырехстах километрах от трассы будет уже Индонезия.
— Доверься штурману, — сказал я.
Поппи где-то вычитала, что в Манки-Миа дельфины подплывают прямо к пляжу, так что ты запросто можешь погладить их по брюху.
— И наоборот: они могу погладить тебя, — предположила она.
— Чем — плавником? — спросил я.
Ванесса решила, что я подшучиваю над ее мамой. Тут она глубоко заблуждалась. На самом деле я фантазировал, воображая себя на месте дельфина.
— Хорошо, сделаем крюк, — сказала Ванесса.
— Дорога туда займет целый день, — предупредил я.
— Тогда, наверное, не стоит, — пошла на попятную Поппи.
— Нет уж, свернем, раз тебе захотелось, — настояла Ванесса. — Это твоя поездка.
И она свернула с трассы влево, взяв курс на Манки-Миа.
— Красивый пейзаж, не так ли? — сказал я после двух часов молчания. — И такой девственный. Если бы не дорога под колесами, можно было бы подумать, что мы первые люди в этих местах. Даже грязь здесь какая-то чистая. Я начинаю чувствовать себя Адамом.
— У Адама не было автофургона, — сказала Ванесса. — И не забывай, что ты обещал избавить нас от своих комментариев — особенно от описаний природы, которые тебе не удавались никогда.
Поппи пришла мне на помощь. Возможно, она хотела показать, что не сердится после той стычки из-за обложек.
— Не нападай на него, Ванесса, — сказала она. — Я понимаю, что имел в виду Гай. Эта грязь в самом деле выглядит девственно-чистой.
Что-то особенное было в том, как она произнесла мое имя, — и в ее дыхании, при этом коснувшемся моей шеи, и в слове «девственно», ею озвученном. Может, она почувствовала себя Евой?
— А в Манки-Миа есть мартышки?[44] — спросила она спустя еще час езды.
— Вряд ли, — сказал я. — Там только дельфины.
— Не упоминай при нем о мартышках, — попросила Ванесса, — не то он опять заведется.
— А он что, специалист по мартышкам?
— Он специалист по развалу собственной карьеры.
— Я и не знала, что ты разваливаешь свою карьеру, — обратилась ко мне Поппи.
— Да он только этим и занимается, — сказала Ванесса.
Еще через час в руках Поппи появилась фляга с бренди. Было шесть вечера, а в шесть вечера, где бы она ни находилась — в Уилмслоу, Чиппинг-Нортоне, Лондоне или Манки-Миа, — Поппи всегда пропускала первый стаканчик.
— Кто составит мне компанию? — спросила она.
— Нет уж, спасибо, — сказала Ванесса. — Я за рулем, если ты еще не заметила.
Ее бесило пристрастие Поппи к выпивке: в шесть вечера первый глоток, а в полседьмого уже пьяна. Это было, пожалуй, единственное пристрастие матери, не разделяемое ее дочерью. За выпивкой в шесть обычно следовал скандал в полседьмого.
С моей мамой была та же история. Хотя Поппи была гораздо моложе ее, они вращались в одних социальных кругах и имели сходные привычки — в частности, напивались в одно и то же время с одинаковой скоростью. И в тот самый день, с поправкой на разницу в часовых поясах, моя мама наверняка тоже была под градусом у себя в Уилмслоу, а мой отец, как обычно, следил за тем, чтобы она в таком состоянии не получила травму. Я никогда не питал особо теплых чувств к отцу, но его забота о маме не могла не впечатлять. Однажды я был свидетелем того, как он привязал маму своим брючным ремнем к фонарному столбу в самом центре Честера, после чего отправился за машиной.
В ту пору мне было лет семь или восемь.
— Подойди и поцелуй свою мамочку, — позвала она, а когда я подошел, свирепо прошипела мне в ухо:
— А теперь развяжи меня!
Могли ли подобные воспоминания катализировать мою страсть к Поппи? Не исключено. Я не отказался от бренди, который она — уже не очень твердой рукой, сверкнув ногтями, — подала мне в том же серебряном стаканчике (точнее, это была крышка от фляги), из которого пила сама. Так что посредством стаканчика наши губы соприкоснулись.