37  

На что бы мы ни надеялись, постоять сами за себя мы уже не могли. Это было даже не двустороннее движение типа «поддержите нас, а мы поддержим вас». Научное сообщество ясно давало понять, что не нуждается в нашей поддержке. «Это не вашего ума дело, ребятки». Посему любой третьеразрядный приверженец теории струн[46] мог тянуть свою лямку в полной уверенности, что для этого ему совсем не нужно разбираться в метафорах или семи разновидностях неоднозначного, а любой климатолог мог чертить свои графики, знать не зная о «Хендерсоне, короле дождя».[47]

Впрочем, если они не читали нас, то я, по крайней мере, не читал их. И ни за какие коврижки я не согласился бы сделать своего героя климатологом.

«Нелегко иметь тещу, но я свою только что поимел».

В этой фразе меня особенно привлекало «только что» — то есть мысль о комедианте, который выходит на сцену, еще не остыв после совокупления с тещей за кулисами. Сама по себе мысль была гнусной, еще раз подтверждая мнение Ванессы обо мне как о гнусном человеке.

— Гнусный человек или гнусный писатель? — всякий раз уточнял я.

— И то и другое, — отвечала она неизменно.

А ведь это заключение она делала еще без учета моих гнусных помыслов относительно ее матушки.

Если мой — до поры схематичный — герой, выходя на сцену, остро чувствовал остаточный жар закулисного совокупления, то я остро чувствовал его страх. Мне представлялся клубный зал при пабе в Честере, на берегу реки. Понедельник. Вечер комиков-дебютантов. В грязном и душном помещении — три десятка посетителей, в равной мере желающих посмеяться и не верящих, что кто-нибудь сможет их рассмешить. Под ногами у них — теплые пивные лужи. Сам я не был любителем пива, и его запах ассоциировался у меня с ощущением безнадежности. Теплое пиво, крысиная моча, горечь неудачи. Мой герой будет ощущать то же самое. Вижу: вот он грызет ногти за дырявым куском черной материи, который здесь играет роль занавеса. Затем выходит на освещенную сцену и для проверки стучит пальцем по микрофону, потому что так делают все эстрадные комики.

«Нелегко иметь тещу, но я свою только что поимел», — говорит он.

Ни единого смешка в ответ. Слишком тонкий юмор для честерской публики? Или слишком похабный? Фрэнсис утверждал иное. По его словам, эта шутка недостаточно похабна. Но ведь Фрэнсис не был родом из Честера. «Катись со сцены! — слышны крики из зала. — Не упусти прежнее место работы!»

В данном случае оба пожелания были исполнимы. Мой герой, начинающий эстрадный комик и неудавшийся писатель-юморист, будет пробовать свои силы в этих областях без отрыва от основной работы — той самой, которой я сам занимался прежде, чем провалиться в кроличью нору первой публикации, подобно Алисе из книги этого извращенца Кэрролла, — то есть мой герой будет работать консультантом в магазине женской одежды, принадлежащем его родителям.

Это уже была моя стихия, которую я знал гораздо лучше, чем тот же Честерский зоопарк — даже принимая во внимание звериный дух, доносимый до меня Мишной Грюневальд. В этой связи я начал задумываться: а не с того ли дня все пошло наперекосяк, когда Мишна назвала меня «диким» и я начал отыскивать в себе звериные черты? Не лучше ли было бы для моей карьеры писателя — не говоря уж про остальное, — если бы я продолжил работать в сфере торговли? Квинтон говорил: не отрывайся от своих корней, пиши о том, что хорошо знаешь.

Уничтожающая критика со стороны Ванессы была мне гарантирована. Как только мой герой станет консультантом в уилмслоуском бутике, она заявит, что я наконец-то перестал прикидываться, будто интересуюсь кем-нибудь, кроме себя самого. «Эгоцентрическое дерьмо!» — так назвала она мой первый роман, написанный с точки зрения женщины, работающей в зоопарке. «Эгоцентрическим дерьмом» была названа и история бесстыжего продавца машин из Сандбача. Вряд ли стоило ожидать какой-то иной реакции на книгу об уилмслоуском модном консультанте с происхождением, литературными притязаниями и клоунскими замашками точь-в-точь под стать мои собственным.

Однако я не собирался показывать этот роман Ванессе до того момента, когда ее мнение уже будет поздно принимать в расчет. Прежде я давал ей прочесть распечатку новой вещи сразу по завершении работы. Но я не представлял, как можно показать жене роман о человеке — комедианте либо консультанте, — влюбленном в мать своей жены? Разумеется, я буду отрицать ассоциации с реальностью. «Не забывай, это художественное произведение, Ви, — скажу я. — Всякое сходство между персонажами и реальными лицами, живыми либо мертвыми…» Но Ванесса на это не купится. В глубине души она никогда не верила в художественный вымысел. Ее собственный роман, уже второй десяток лет остававшийся незавершенным, не снисходил даже до замены реальных имен вымышленными. Главную героиню там звали Ванессой, а главный отрицательный персонаж выступал под именем Гай. Стоит хоть что-нибудь изменить, считала Ванесса, и твой рассказ утратит правдоподобие. Я и не надеялся убедить ее в том, что от начала до конца выдумал историю о чеширском торговце женской одеждой, воспылавшем противоестественной страстью к матери своей жены, притом что последняя — ибо я тоже стремился к правдоподобию — вплоть до мельчайших деталей напоминала Ванессу.

  37  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×