– Я пойду завтра.
– А я был в одной сегодня. В подвале нашли задушенную пятилетнюю девочку из дома напротив. Опущу детали осмотра тела. Родители сказали, что из ушек пропали сережки, которые они надели ей именно в тот день, а с руки – красивые часики. Убийц нашли сразу. Их видели вместе с девочкой, когда они вели ее в школьный двор. Одной убийце – 11 лет, а другой – девять! Девочки! Дети! Их привели, и они спокойно рассказывали, как душили, потому что малышка не захотела снимать сережки. «Драгоценности» у них нашли.
Александр Васильевич дышал тяжело, с хрипом, видимо, обострился его хронический бронхит.
– Что же это такое? – спросила Дина тихо, бессильно.
– Я скажу. Это сволочизм взрослых, отмороженность общества. Дети – показатель, лакмусовая бумажка. Их рожают без любви, терпят между пьянками, поножовщиной, воровством, массой безнаказанных преступлений, которые смакуют в кино, в газетах, по телевидению. А рядом растут или жертвы, или чудовища. Последние чувствуют себя достойными членами общества, истязая и убивая слабых, отбирая у них какую-то мелочь. Нужно уметь зарабатывать, разве не это долдонят им с утра до вечера? Вот они и зарабатывают. Я не прав?
– Вы всегда правы. Только чудовища – это тоже жертвы.
– В каком-то смысле. Но я имею в виду новую популяцию – не знающую боли, страха, сострадания, нравственной азбуки.
– Что с ними будет? С девочками-убийцами?
– Ничего. Полежат в психиатрической больнице. Сразу скажу, что никаких отклонений в психике у них не обнаружат. Жестокость – не отклонение. Такая психика считается здоровой. Это тупые, злобные, уже опытные преступницы и пока еще дети! Они плачут, когда хотят есть, просятся домой. Но они получат возможность повзрослеть и окрепнуть. А та, пятилетняя, что пошла с ними, у нее уже ничего не будет… Я пойду, Дина. Плохо мне как-то. Подумайте о том, что я сказал. Любой следователь вам подтвердит: самые циничные, страшные преступления совершаются по отношению к детям. Сейчас мы находим беспощадных убийц, не нуждающихся в мотивации, среди подростков. Они таким образом пытаются взрослеть и выживать в море криминала.
– Я подумаю, Александр Васильевич. Или постараюсь не думать.
Глава 27
Машину Володи Пантелеева обнаружили неподалеку от платформы Мытищи. Она была пуста, в салоне – никаких документов, следов насилия. Павел Иванович распорядился снять отпечатки пальцев, эксперт собрал волоски, мусор, пыль со всех сидений.
– Вот здесь обивка немного влажная, – сказал он следователю. – И пол, мне кажется, недавно вымыт. Вряд ли он сам этим занимался ночью.
А через некоторое время в сводке несчастных случаев обнаружили владельца машины. Там было сказано, что молодой человек с документами на имя Владимира Пантелеева то ли упал по неосторожности, то ли бросился с железнодорожного моста под мчащуюся электричку, которая шла без остановок. Потемневший от горя Сергей сам занимался перевозкой тела в Бюро судебно-медицинской экспертизы. И не удивился, когда эксперт сказал: «Под электричку он упал уже мертвым. У него перерезана сонная артерия. Чем-то очень острым. Если тело осматривали, не заметить это было невозможно. Кто-то хотел скрыть убийство на своей территории. Вот так люди попадают в сводку несчастных случаев».
– Значит, на месте убийства должно быть много крови?
– Конечно.
– Мы доставим машину.
Во время повторного осмотра обнаружилось, что переднее сиденье и пол вымыты сильным моющим средством. Но несколько капель крови все же нашли. Они принадлежали Володе.
Сандра лежала в халате на диване и грызла соленый миндаль.
– Эй, папик! Принеси из холодильника пиво.
Андрей Ильич появился с подносом, на котором стояли две банки пива, один бокал и блюдце с нарезанным яблоком.
– Е-мое, какая икебана! Выпьешь?
– Нет, спасибо, милая. Я на ночь пиво не пью. Тебе тоже не стоит больше пить. Это вредно. Как врач тебе говорю.
– А сношаться со старым дедом мне не вредно?
– Сандрочка, я считал, что у нас это происходит по взаимному удовольствию.
– Ох, не могу! По удовольствию! Да ты…
– Тише, девочка. Не скажи лишнего. Мне не хотелось бы переводить наши отношения в другую плоскость.
– Да ты что, угрожаешь?
– Нет, конечно. Я просто хочу, чтобы ты оставалась в рамках человеческого общения.
– Ой, щас реверанс сделаю, только с дивана сползу. Ты мне вот что скажи: долго у меня отсиживаться думаешь? Здесь не малина, не гостиница или постоялый двор.