Географ глобус пропил

Струятся мимо заснеженные берега, уставленные полосатыми, бело-сизыми пирамидами елей. Облачные валы бугристыми громадами висят над рекой, сея снег. Повсюду слышен очень тихий, но просторный звук — это снег ложится на воду. Серые, волокнистые комья льда звякают о лопасти весел. В снегопаде даль затягивается дымкой. Все молчат, все гребут. На головах у всех снежные шапки, на плечах — снежные эполеты. Посреди катамарана над Машей намело уже целый сугроб. Ни просвета в небе, ни радости в душе. Тоска.

Опять начинаются «расчестки». Борман негромко командует, но то и дело кормой или всем бортом нас заносит под ветки.

— Борман, у нас Маша больная, — говорю я. — Будь внимательнее.

Овечкин очень серьезен, держит наготове топор.

— Болты-то прочисти, щ-щегол! — ругается на Бормана Градусов. — Мозгами думай, а не чем еще!.. Ну куда вот ты загребаешь, бивень?..

— Чего ты все его критикуешь? — обижается за Бормана Люська.

— А ты вообще увянь, Митрофанова! Неграм слова не давали! Раз захотел быть командиром, так пусть вола не гоняет!

Борман от градусовской ругани совсем теряется, и мы опять врезаемся в елку. Вопит Тютин, с которого сдернуло шапку. Сугроб, сметенный ветвями с тента, целиком погребает под собою Градусова.

— Ядреный пень, блин, бивень! — орет Градусов. — Что, Борман, совсем кукушку спугнул? Командир, блин, лысый: «Слева загребайте, слева»! Щас как слева загребу веслом по пилораме — мало не покажется! Давно, видать, не хварывал!..

— Ну командуй сам! — не выдерживает Борман.

— И покомандую! — соглашается Градусов. — Уж побаще некоторых!

Под началом Градусова мы тотчас вновь въезжаем под елку.

— Оба вы командиры хреновые! — в сердцах говорит Овечкин.

— С меня чуть скальп не сняло, понял, Градусов? — обиженно заявляет Люська, вытряхивая из волос ветки, хвою, труху.

Так плывем дальше час, другой. Снег все валит, Градусов все ругается с Борманом, вода все бежит. Но вот впереди лес расступается. Открывается непривычно большое, чистое пространство, задымленное снегопадом.

— Зырьте, вроде домики впереди… — неуверенно говорит Чебыкин.

Я откладываю весло и встаю во весь рост. Сквозь снегопад я вижу вдали белый в черных оспинах косогор, отороченный поверху полосой леса. Под ним — смутно-темные прямоугольники крыш, кружевная дуга железнодорожного моста. На отшибе — кристалл колокольни. Широкой черной дорогой перед нами течет Ледяная.

— Поздравляю, — говорю я отцам. — Поныш пройден. Это — Гранит.

* * *

Пока мы перегребаем Ледяную, нас сносит к окраине поселка, к церкви. Она стоит на вершине высокого безлесого холма. Издалека она кажется чистенькой, аккуратной, как макет. Белая церковка на белом холме — под белым снегом, падающим с белого неба.

Шурша, катамаран грузно выезжает обеими гондолами на берег. Из своего барахла мы забираем то, что нам нужно для обеда, и поднимаемся на холм, к церкви. Пообедаем под крышей. Все равно церковь заброшена.

К храму не ведет ни единого следа. На склоне торчат столбики былой ограды. Кое-где снег лежит рельефными узорами — это на земле валяются прясла ажурной чугунной решетки. Мы обходим храм по кругу. Старый вход заколочен. Окна алтаря заложены кирпичом. Штукатурка на углах выщербилась. Ржавый купол кое-где обвалился, и там изгибаются лишь квадраты балок, как параллели и меридианы на глобусе. На кровле торчат березки. В прозорах колокольни белеет небо. На шатре, как на голодной собаке, проступили худые ребра.

Сверху, с холма, от стен храма, как из космоса, обозревается огромное пространство. Широкая сизая дуга Ледяной, волнистые, зыбкие леса до горизонта, строчка выбегающего из тайги Поныша, шахматные прямоугольники поселка. Пространство дышит в лицо каким-то по-особенному беспокойным ветром. Снежинки влажно чиркают по скулам. Вздуваются громады облаков, и в них грозно и неподвижно плывет колокольня.

— Градусов! — говорю я. — В общем, вот тебе деньги, и вали в поселок за хлебом. Возьми с собой Чебыкина.

— И Жертву, — добавляет Градусов. — С его рожей нам все продадут.

По доске, приставленной к стенке, мы забираемся в окно. В церкви захламлено, но пол почти везде уцелел. Мы располагаемся. На ржавом листе кровельного железа из щепок и досок я разжигаю костер. Борман из обломков кирпичей строит пирамидки, кладет на них перекладину и вешает котлы. Все тянутся к огню погреться.