Рецепт Екатерины Медичи

— Это правда, что ты со мной? Ты пришел ко мне? Ты…

— Да. Господи, как блестят у тебя глаза! Можно подумать, ты счастлива!

— Я счастлива. Признаюсь, я хотела этого с той минуты, как увидела тебя. И ты… ты тоже хотел, да?

— Конечно. Я не мог думать ни о чем другом. Как странно… живешь своей жизнью, думаешь, что в ней все верно и размеренно, ты кого-то любишь, тебя кто-то любит, ты чего-то ждешь, о чем-то мечтаешь, как вдруг… Молния! И ты испепелен любовью.

— Не могу поверить в это. Мое сердце всегда будет рядом с твоим, но мы с тобой… так далеко друг от друга! Я была уже совсем взрослая, когда ты еще только появился на свет. Моя жизнь идет к закату, а твоя только началась. Я — есть. Ты — будешь. Между нами бездна…

— Что ты такое говоришь, я не понимаю!

— Это стихи. Стихи о нас с тобой.

— Прочти лучше стихи о нашей любви…

— Не приближайся ко мне! У тебя руки в крови, у тебя губы в крови, мне страшно! Нет, уберите ее. Это ведьма, которая алчет моей крови! Сгинь, пропади, кровавый призрак! — Перестань орать, как ненормальный, Жако! Нынче ночью все обагрено кровью, не одна она бродит по улицам, волоча намокший от крови подол. Кто вы, мадемуазель? Что делаете в такой час на улице? Неподходящая нынче ночь для прогулок в одиночестве, не будь я сержант Ги Барон!

— Эта милашка явилась, чтобы подарить мне поцелуй и благословить!

— Убери руки, болван! А вы, мсье сержант… вы производите впечатление нормального человека… прикажите этому недоноску оставить меня в покое. Подарить ему поцелуй, еще чего! У меня есть дела поважней.

— Какие у тебя могут быть дела, красотка?! Пойдем приляжем! Пресвятая Дева, да у нее нож в руках! Эй, я пошутил, я пошутил, мой мальчик мне еще пригодится, не хочешь — не надо, убирайся подобру-поздорову… Сержант, держитесь от нее подальше, сержант!

— Ну ты всех оглушил.

— Она хотела отрезать мой член, клянусь!

— Заткнись!

— Сержант, у нее губы в крови, она пила человеческую кровь!

— Замолчи, Жако! Этой ночью весь Париж напился крови допьяна. Прошу извинить, мадемуазель, но с моими парнями нынче просто нет сладу. Наверное, на них так действует запах крови. Запах крови и дыма.

— О, я согласна, этот аромат пьянит…

— А вам ничего другого не остается, дорогая Марика, как согласиться на участие в моем эксперименте. Вот именно, вас не поволокут силой. Вы пойдете добровольно. Вашей добродетели ничто не будет угрожать, вашего взора ничто не оскорбит. Вы будете находиться в соседней комнате… Конечно, до вас будут доноситься известные звуки, но тут ваша воля не давать особенного простора воображению. Вы должны будете только стенографировать слова — понимаете? — слова, которые будет произносить Мари-Поль де Лион. Воспринимайте ее именно так, абстрагируйтесь от ее нынешнего облика, другие реплики меня не интересуют. — Я не буду! Я не могу!

— Я же сказал, у вас нет выбора. Мне не хочется угрожать, но… но вспомните о вашем брате, Марика. Вспомните о его друзьях, об этой монахине с улицы Лурмель. Как ее, мать Мария? А ведь можете себе представить, Марика, я встречался с ней — давно, в Петербурге, еще до Первой мировой войны. Мы с вашим дядюшкой Георгием были тогда сущими мальчишками, мы бегали на литературные вечера в какое-то училище. Там читали стихи Блок, Гумилев, великолепная госпожа Ахматова и довольно полная особа с красивыми карими глазами по имени Елизавета Кузьмина-Караваева. В отличие от холодно-ядовитой госпожи Ахматовой она не слишком-то походила на поэтессу, в ней было слишком много добродушия. Я тогда почему-то подумал, что из нее получилась бы хорошая сестра милосердия. Надо полагать, она нашла себя в амплуа сестры Христовой. Подумайте о ней… ну и, конечно, о пикантной русской княгине Вере Оболенской… Здесь ее почему-то называют Вики, впрочем, ей идет это забавное имя. Все они, и не только они, но и остальные приятели вашего брата, например, мсье Игорь Кривошеин, он известный инженер-электрик, еще одна русская дама, Софья Носович, французы Мишель Пасто, Роллан Фаржон, еще некоторые люди, чьи имена вам ничего не говорят, но мне хорошо известны, — все они играют в очень опасные игры, называемые Resistance. Конечно, вы об этом знаете. Но вы же не хотите, чтобы об этом стало известно, к примеру, моему другу, военному коменданту Парижа? Или еще одному, еще более опасному человеку по имени Руди фон Мерод? Вы еще не слышали о нем? Но ваш братец и его друзья наверняка наслышаны. Настоящее его имя Фредерик Мартэн, в свое время он выдал гитлеровскому командованию план укреплений линии Мажино, которым надлежало сделать неприступной границу Франции. Он был осужден на десять лет за шпионаж, однако гитлеровцы выпустили его на свободу, сделали немецким дворянином и своим человеком в Париже. Фон Мерод вовсю сотрудничает с гестапо и власть имеет огромную. Обработку схваченных резистантов поручают ему. Вы не хотите, чтобы его охранники — а они все профессиональные боксеры — потрудились над вашим братом? Или чтобы они устроили ледяную баню матери Марии или веселой пташке Вики? Ванну наполняют холодной водой, да еще вываливают туда лед, и опускают в нее человека на несколько минут. Вытаскивают — и снова топят в ледяной каше. Это трудно выдержать… А судьба вашего кузена Алекса вас не волнует? Он будет отправлен в Плетцензее, гильотинирован или расстрелян, смотря по настроению суда, а вместе с ним и те, с кем он поддерживает связь в Берлине. Конечно, репрессии коснутся и вашего дядюшки в Риме, моего старого приятеля Георгия. Ну, разумеется, и вас. Вы будете арестованы, пройдете череду допросов и пыток, а затем будете сосланы в концлагерь. В женский лагерь Равенсбрюк. Говорят, это что-то ужасное! Могу гарантировать, что в случае вашего ареста пострадает и некий избыточно либеральный господин по имени Адам фон Трот, начальник вашего отдела. А если потянуть связи фон Трота… о, это может кончиться печально для многих, очень многих людей в Берлине и Вене. Они, видите ли, начинают опасную игру с властями… Скажите спасибо, Марика, что я не начал приводить эти доводы при фон Саксе. При всем своем добром отношении к вам он вынужден был бы донести, если бы узнал то, что знаю я. Но я молчал, молчал при нем. Потому что вы мне нужны! Я заговорю, только если буду убежден, что вы откажетесь мне помочь. Поразмыслите, Марика, стоит ли наше маленькое дело таких огромных жертв? Не смотрите на меня, как на зверя. Я вас не шантажирую — я взываю к вашему разуму, Марика! Мы на пороге грандиозного открытия, а вы строите из себя какую-то истеричку! О каком грехе вы говорите? Вы не имеете о нем понятия! Подлинный грех опускается до такого уровня, что мы даже не способны заподозрить его существования. Он напоминает самую низкую ноту органа, вовсе не различимую нашим грубым ухом! Забудьте о выдуманном, навязанном вам понятии греха! Мне не обойтись без вас…