Последняя женская глупость

Римма вспомнила, что где-то читала, кажется, у Фрезера в «Золотой ветви», как во время засухи люди занимались любовью на вспаханном поле, чтобы вызвать дождь. И вступали в связь с колдунами и колдуньями, чтобы привлечь к себе любимого или любимую. Это как-то называлось… Симпатическая магия? Симиальная? Или какая-то другая?

Потом Римма еще помнила, как Марк поцеловал ее, и она ответила на поцелуй, но тотчас спохватилась и пробормотала:

– Что вы делаете, Марк?

А он ответил:

– Никита. Скажи мне: Никита…

И с этой минуты она называла его только так.

Прошло три дня. У нее только-только перестало ноги и плечи ломить! К счастью, все это время Григорий был настолько занят разводом и помощью бывшей жене в сборах (она уезжала в Геленджик, где всю жизнь мечтала поселиться и где Григорий, в качестве возмещения морального и материального ущерба, купил ей теперь квартиру), что ему было не до встреч с Риммой. На работе он появлялся набегами, отношения ограничивались стремительными переглядками и «здрасти-здрасти». Так что у нее была возможность залечить хотя бы самые открытые раны – как душевные, так и телесные. Наиболее тяжелый, конечно, был первый день – и голова болела, и сердце, и душа. Типичное похмелье! Потом тошнота стала отходить, голова прояснилась, всплыли некоторые воспоминания, и Римма с изумлением обнаружила, что испытывает гораздо меньшее отвращение к себе. Нет, она каялась, она злилась на себя, но глупо же отрицать, что попалась в руки умелому мужику. Пусть не душу ее тронул, но плотскую тоску утолил по высшему разряду. А если учесть, что она вполне отчетливо представляла, даже порой верила, что любострастничает с Никитой… в конце концов, чем это особенно отличается от снов? Сны-то она не считает грехом, чего же тут переживать?

Между прочим, еще не факт, что с Никитой она испытала бы такое же наслаждение, как с его призраком. То есть в плане душевном – да, но физическом?..

Это она так себя уговаривала, так успокаивала, пытаясь разобраться в сумятице чувств. То казалось, что нужно немедленно забыть и Никиту, и Марка, и весь этот виртуальный бред, то начинала жалеть потраченные силы, как свои, так и магические, и уверяла себя, что нужно непременно довести дело до конца. А что? Увидеться с ним, подарить перстень – и посмотреть, что получится. Если да – прекрасно. Нет… ну что она потеряет? Ведь терять-то нечего!.. Как говорил в фильме «Гатока» тот несчастный мальчишка, который все время опережал своего удачливого брата, когда они соревновались, кто дальше заплывет: «Ты проигрывал, потому что боялся утонуть. Я побеждал, потому что мне было не страшно не вернуться. Когда жизнь ничего не стоит, потерять ее не жаль».

И вот результат этих размышлений. Она сидит в пресловутом «Барбарисе», прикинутая так, что редкий юнец не начинает при виде ее нервничать: кожаная мини-юбка, облегающая ее, как перчатка, батник готов расстегнуться на груди при первом же вздохе, сапожки обливают ногу так, что от колготок не отличишь. Макияж похож на боевую раскраску, а довершает картину… темно-рыжий парик. Короче, полный песец!

Как ни странно, вся эта пошлятина ей идет. Правда, получилась как бы даже и не Римма, однако девка определенно недурна. Прожженная стервь лет двадцати семи-восьми. То есть роковая разница в возрасте существенно уменьшена.

А какой, к чертям, в этом прок? Уж полночь близится, а Германна все нет!

– Девочки, извините, я медляки не танцую. Кого-нибудь другого пригласите, ладно?

Римма встрепенулась. Мерещится от долгого ожидания, или это и впрямь его голос?

– У вас свободно? Можно присесть? Ой… это вы?!

Поразило, что Никита узнал ее с одного взгляда, несмотря на маскировку. Поразило мгновенное превращение его из спокойного, избалованного красавца со жгучими глазами в растерянного, неуверенного в себе мальчика. В того, каким она больше всего и любила его… Капризный ребенок!

– По… танцуем? – спросил он и начал подниматься, не успев сесть.

Римма уставилась на него, как дура, даже рот приоткрыла.

Что это с ним? Почему смотрит такими глазами? Почему не замкнулся, не отшатнулся? Почему не распрощался на ходу и не кинулся опрометью прочь? Почему, заметив ее нерешительность, сам взял за руку и повлек на узкую полоску, занятую покачивающимися, прильнувшими друг к другу телами?

Что за чудеса? Волшебство? Магия?

– А говорит, не танцует медляки… – послышался за спиной плаксивый комментарий.