Последняя женская глупость

Слово «разгром», да еще «страшный», звучало, конечно, весомо, однако даже это определение не вполне давало представление о том, что творилось в квартире. Даже Бергеру стало не по себе, а уж Бронников, надо думать, и вовсе покачнулся, что морально, что физически.

– Да что тут делалось? – пробормотал он ошарашенно. – Хотели ограбить, да никак не могли решить, что в первую очередь выносить?!

– Э-э, Григорий Александрович, – счел необходимым пояснить Бергер, который любил справедливость, – извините. Вы, видимо, забыли, что у вас в квартире, кроме всего прочего, проводился обыск…

Бронников стал столбом. Потом медленно обернулся к Бергеру:

– А знаете, я и вправду забыл. У меня в голове периодически как бы шторка какая-то задергивается. Наверное, срабатывает пресловутый инстинкт самосохранения. И тогда я обо всем забываю. И что протокол обыска вы мне показывали – мол, ничего компрометирующего не найдено, и что я у вас практически пять суток за решеткой провел, и про подписку о невыезде, и про то, что я все еще нахожусь под следствием, а главное, из-за чего все это, – забываю. И первая мысль у меня была, когда сюда вошел, – что надо Римме позвонить. Сказать, что я вернулся, что все более или менее уладилось, скорее всего, на роль убийцы в этом триллере будут искать другого кандидата. А позвонить-то некому… И как мне дальше жить – неизвестно. Как, зачем?..

Прошел среди разбросанных по полу вещей, машинально расшвыривая ногами пепельницу, бумаги, подушку диванную, прикатившийся сюда, очевидно, из кухни большой оранжевый апельсин, несколько шуршащих полиэтиленовых пакетов, еще какие-то мелочи.

Бергер огляделся, приблизился к окну. Оно выходило на Большую Покровку, и внизу заливался надтреснутый, но все еще глубокий голос бывшего солиста оперного театра, ныне пьянчужки и шута горохового, с пятого на десятое перевирающего слова старинных арий и едва наскребающего рубликов в свою старую шапку:

• – В сиянье ночи лунной ее я увидал,
• Та-рам-та-ра-ра-рам-там чудный взор ее блистал.
• В тиши благоуханья… и слезы без конца…
• О где же ты… тра-ля-ля-ля,
• Где вы, грезы… о где ты, любовь?..

И так снова и снова, словно шарманку крутил.

В эту минуту Бронников резко обернулся:

– Не скажу – не смогу сказать, да и не нужно это, – чего я бы только не отдал, чтобы этого поганого мальчишку посадить за решетку. Ему и расстрельной статьи мало за то, что он сделал с Риммой.

– Ну не начинайте сначала! – чуть ли не взмолился Бергер. – Сами ведь только что сказали: в ее смерти предположительно виновен тот, кто прислал вам фотографии. И вот опять за рыбу гроши…

– В ее смерти виновен Никита Дымов, понимаете? Все снова и снова вертится вокруг него. Тот, кто фотки делал, ведь их не Никите послал. Он послал их мне, он провоцировал меня! Он знал, на что я способен. И отчасти был прав… Еще полгода назад, возможно, я и мог бы убить Римму за такое… В апреле, мае – мог бы. А сейчас – нет. Она мне нужна была живая. Она мне была жизненно необходима, вам этого не понять! И вот разбито все. А разбил – он!

– Секунду, – перебил Бергер, следуя в кильватере как самого хозяина, так и его логики. – Вы говорите, тот, кто послал Римме фотографии, хотел спровоцировать вас на ее убийство, – так?

– Да! – резко глянул на него через плечо Бронников. – Да!

– А вы переправили их Никите Дымову. И теперь обвиняете в убийстве Риммы его. Получается, если он виноват, вы же и толкнули его на это! Вы его спровоцировали! Значит, фактически вы тоже в этом виновны!

Бронников замер. Похоже, такая простая мысль не приходила ему в голову.

– А почему вы думаете, что Никита застрелил ее из-за фотографий? – спросил он через несколько мгновений устало, как бы безразлично. – Мало ли какие могли быть причины? В конце концов, ваше дело их искать, но вы прикиньте: после меня Дымов – кандидат самый подходящий. Не так ли?

Бергер промолчал. Ответ мог быть только один – утвердительный. Хорошо еще, что Бронников не знает о появлении Дымова в Соложенке, когда Римма там лежала уже мертвая. То есть это Дымов так говорит, будто она мертвая была. А на самом деле…

– Мама дорогая… – вдруг пробормотал Бронников. – Как выражается одна моя знакомая бабулька, здесь будто Мамаев курган прошел! Сущий разбой!

Он стоял на пороге кабинета, являвшего картину просто-таки библейского погрома.

«Кстати о разбое, – подумал Бергер. – Если кто-то хотел что-нибудь у Бронникова украсть, лучших времени и возможности просто не нашлось бы. Тут черт ногу сломит, сам хозяин не разберет, где что раньше лежало! И мой приезд, таким образом, – совершенно бесполезен. Хотя… еще не факт!» – И он снова задумался над тем, что только что мелькнуло в голове и уже оформлялось в некую версию – довольно тривиальную, правда, но вполне имеющую право на существование.