– Катерина, хочешь на такси покататься?
– Вау! – изрекла Катерина.
Ну, это круто. Совсем взрослый ребенок.
Федор оглянулся на Тоню. Она стояла вполоборота к нему и что-то рассматривала – какую-то яркую картинку. Да это же карта, которую он держал в руке, но выронил в момент нападения. И только тут он вспомнил – вспомнил, что заставило его потерять рассудок и наброситься на серого. Даже в горле пересохло от этого воспоминания, однако где-то на донышке души еще таилась последняя надежда: это все случайность была, совпадение какое-то. Но вот она подняла глаза – и снова, как в ту минуту, когда он увидел карту, ухнуло сердце: не случайность. Не совпадение. История продолжается!
Осторожно, ласково отстранив Катерину, взял ее за руку, пошел к Тоне. Собрался с силами:
– Ты уже видела такую карту? Где?
Взгляд ее заметался, она не хотела говорить, она словно бы пыталась закрыться ладонями от страха, но поняла, что Федор не просто так спрашивает. Пролепетала:
– Видела. Когда я… когда я от Леонтьева убегала… от отца, ну, после того, как… Я дверь закрыла, а она так громко захлопнулась, я даже испугалась. Оглянулась – а к обшивке пришпилена карта. Точно такая же. Она мне почему-то в память врезалась, вот это же самое желтое носатое лицо. Папская тиара. Но я тотчас о ней забыла. А сейчас… Почему ты набросился на этого человека? Кто он? Кто эта женщина на карте?
У нее перехватило горло.
– Это карта для игры в тарокк, – со вздохом сказал Федор, держа Тоню за руку точно так же, как держал Катерину. – Теперь их чаще называют карты Таро. На них теперь по большей части гадают, а раньше, лет двести назад, это была нормальная карточная игра. На этой картинке – папесса Иоанна. Существовала такая фигура в папском Риме, до сих пор никто толком не знает, то ли апокрифическая, то ли реальная. С этими картами связана долгая история, а сейчас нам бы лучше уехать отсюда. Давайте-ка я возьму такси, поедем опять к тете Люсе.
– А кто такая тетя Люся? – с радостным любопытством, поскольку обожала новые знакомства, спросила Катерина, дергая поочередно за руку то маму, то Федора. Но им пока было не до нее.
– Почему туда? – настороженно спросила Тоня. – Почему не домой?
– Потому что… потому что…
Он медлил, не зная, а вернее, не решаясь это сказать. Сказать – значит сделать то, чего боишься пуще смерти, осуществленным. Сказать – значит, накликать беду. Но и молчать больше нельзя.
– Потому что ты – дочь своего отца. Потому что те, кто убил его, начали теперь охоту за тобой. Потому что рядом с телами своих жертв они оставляют такие вот карты. Это длится уже 221 год.
Тоня отшатнулась, и Федор грустно улыбнулся:
– Ой, знаю, что ты думаешь. Я хоть и психолог, но сам не псих. И не выдумываю ничего. Это и впрямь на фантастику похоже, но… к сожалению, правда, как ни диковинно звучит. Поверь мне! Я тебе все расскажу, я про это знаю все. Не знаю только, кто этим теперь занимается конкретно. Но этот мужик, который на тебя напал, – он их человек. Как правило, они используют для самой черной работы наемников, местных, – наверняка это такой же наемник. Они могут тебя ждать дома, вот чего я боюсь. Ты пойми, пойми. Если я говорю – боюсь, значит, дело серьезное. Домой тебе сейчас никак нельзя! Поехали к тете Люсе, очень тебя прошу. Поверь же мне!
– Но ты же его прогнал, чего ты сейчас боишься? – спросила Тоня высоким, дрожащим голосом.
– Пули боюсь, – тихо ответил Федор. – Знаешь, как в песенке поется: вот пуля прилетела – и ага… К твоему отцу она так же прилетела. Давай, давай, вон такси. А по дороге постарайся вспомнить: что ты знаешь о родителях отца, о дедах? Какие еще фамилии были в его роду? Все вспоминай, все. От этого, может быть, наша жизнь теперь зависит.
Он не сказал – «твоя». Он не сказал – «ваша, твоя и Катерины». Он сказал – «наша». Так оно и было на самом деле.
Глава 27
ПРОТИВОХОД
Раны, раны… Десять ножевых ран. Жестокость убийц. Я уже не раз возвращался к ней мыслями.
Раны, раны… Изголовье постели Серджио, пропитанное кровью…
Какая-то мысль мелькнула у меня – смутная, расплывчатая. Однако, повинуясь ей, я отправился на Пьяцца дель Фьори, неподалеку от которой жил мой несчастный погибший друг. Я помнил слова, видимо, оброненные на похоронах старухой-консолатриче, что обмывала мертвое тело Серджио. Она обитает в подвале того же дома, где он держал комнаты. Я постучал в ее окно с первыми лучами солнца и поднял старуху с постели.