Гарем Ивана Грозного

Вот если бы Кремль принадлежал ей, Кученей… Если бы все те молодцы, которых муж сейчас собирает вокруг себя, чтобы давить боярство, принадлежали ей! Среди них были такие красавцы, что у Кученей становилось мокро между ног при одном взгляде на них. Она вообразила, как ежевечерне заставляет их выстроиться на дворе и проходит вдоль ряда, вглядываясь в лица и выбирая себе любовника на ночь. Остальные, отвергнутые, смотрят с тоской, и тогда Кученей, чтобы никого не обидеть, зовет в свою опочивальню их всех… нет, она срывает с себя одежды и отдается им прямо во дворе, на жесткой, вытоптанной траве, на дорожках, усыпанных песком, и длится, длится бессонная ночь, когда молодые жеребцы чередуются возле ее тела, и длится, длится наслаждение…

Не будет этого никогда! Потому что такое возможно, если она овдовеет и получит в свою власть страну – вместе со всеми живущими тут мужчинами. Но для этого, говорит Салтанкул, ей нужно родить сына. А она не может, никак не может зачать! Вот и Салтанкул отдалился от нее, тоже занят этой опричниной, царь его жалует, а к сестре молодой князь заходит все реже и реже, о том же, чтобы заманить его на ложе, и вообще речи нет.

О Аллах, на что обрекла она себя, согласившись пойти за московского царя? Ее держат в клетке, в клетке! Здесь, в золоченой клетке Кремля, она и умрет, как умер, не вынеся неволи, любимый белый кречет…

Кученей вздрогнула, ощутив, как при мысли о смерти к ее лону прихлынула горячая кровь. Раскинулась, отбросила одеяло и долго гладила, ласкала свое точеное, поджарое тело, беспрестанно представляя смерть собственную и разных других людей, прежде всего – супруга, пока не получила наконец желанного удовольствия и не уснула, слегка успокоившись.

* * *

Утром, впрочем, царица вновь встала не с той ноги. Боярышня Федорова так и не появилась. Кученей, едва не лопаясь от злости, металась по палатам, раздавая направо и налево оплеухи, как вдруг сообщили, что идет князь Черкасский, – и она мигом ощутила себя счастливой.

Вошел Михаил Темрюкович. Кученей бросилась ему на шею и, не стесняясь своих женщин, припала к губам брата в самом пылком поцелуе. Но он с силой расцепил обнимавшие его руки и так стоял, сжимая тонкие запястья сестры. Лицо его было хмурым – таким хмурым, что царица встревожилась.

– Ты просила царя наказать Федорова? – сказал он сквозь зубы.

Кученей кивнула, с усилием высвобождая руки и начиная понимать, в чем дело. Ведь брат, кажется, заглядывался на эту пышнотелую русскую глупышку. Неужели?..

– Я заступился за Федорова… и его семью, – сказал он, значительно прищурившись. – Если тебя злит Грушенька, то оставь ее у отца. Сюда она больше не придет.

Кученей всматривалась в его лицо, все еще не веря.

– Так это правда? – спросила тихо. – Ты хочешь ее?

– Я хочу взять ее в жены, – спокойно сообщил Темрюкович. – И не желаю ссориться со своим будущим тестем. Поняла?

Кученей прижала руки к груди, внезапно ощутив там, на месте сердца, странную пустоту. В этой пустоте зарождалась тянущая боль. Боль была так сильна, что лишала сил, поэтому Кученей не набросилась на брата с кулаками, не схватилась за кинжал – хотя нет, ей же не давали носить оружие, кинжала не было! – или хотя бы за плеть, а только сказала презрительно – точно в лицо Салтанкулу плюнула:

– Ты не хочешь ссориться с Федоровым? Думаешь, он отдаст за тебя дочку добром? Глупец! Разве ты не знаешь русской боярской спеси? Да получив сегодня царево прощение, он завтра и головы не повернет в твою сторону! Тебе надо было дождаться, когда государь повлечет Федорова на расправу, а потом потребовать у него дочку в обмен на жизнь!

И зашлась тихим, издевательским, разрывающим душу смешком.

Темрюкович опешил. Аллах! Да он, не иначе, спятил! Сестра права, ох как права… единственно, чем можно добиться Грушеньки, которая с каждым днем становилась для него все желаннее, это хорошенько застращав ее неминуемой смертью отца. Ишак, какой же он ишак! Ведь царь твердо решил расправиться с участником старинного заговора против Глинских, конюшим Федоровым-Челядниным, а Темрюкович чуть ли не в ногах у него ползал, вымаливая прощение для отца Грушеньки. Наконец государь дал свое твердое слово, что не тронет Федорова.

И что? Теперь пойти к нему и снова унижаться, биться лбом об пол, вымаливая, чтобы он нарушил свое царское слово? Да вспыльчивый повелитель снесет голову своему шурину, и правильно сделает, ибо такой голове место не на плечах джигита, а в выгребной яме! И все из-за этой пригожей девки, Грушеньки, которую он вожделеет, словно околдованный шайтаном. О женщины, вы созданы на погибель роду человеческому! Если, на беду, одну из вас встретит праведнейший из праведных на мосту Аль-Серат,^[43] то рухнет в глубины огненные, не дойдя до вожделенных райских врат!

---

43 Согласно мусульманским верованиям, мост Аль-Серат, подобный лучу, который тоньше волоса и острее сабли, перекинут через адскую пропасть. По нему пройдут души праведных и грешных в день Страшного суда.