Гарем Ивана Грозного

Возле самой двери в царицыны покои Годунов замедлил бег: все же опомнился, пропустил государя вперед. Однако и он, и Бельский ввалились в светлицу сразу же следом, шаря кругом пронзительными взглядами.

После захода солнечного вышивальщицы не работали – чего попусту очи портить? – поэтому комната была пуста. Мужчины стремительно пересекли ее и ворвались в царицыну опочивальню.

Анница, лежавшая на кровати, испустила сдавленный крик. Она была одна, совсем одна.

– Где девки твои? – выкрикнул царь, подбегая к постели жены и зачем-то сдергивая с нее одеяло.

Анница успела вцепиться в край, потянула к себе, и какое-то время супруги безумно боролись за одеяло, глядя друг на друга незрячими глазами: царь – вне себя от бешенства, царица – от изумления. До Ивана Васильевича дошло наконец, что вместе с ним в покоях находятся другие мужчины, – с трудом разжал пальцы, выпустил одеяло, и Анница тотчас завернулась в него чуть ли не с головой, жалобно всхлипнув.

– Девки где, говорю? – снова рявкнул государь.

Анница выглянула из-под горностаевой оторочки:

– От… отпустила. Поспать захотелось мне…

– Поспа-ать? – грозно протянул Иван Васильевич, окидывая взором темные углы опочивальни. – А придверница твоя где? Рыжая, с косой?

Анна Алексеевна в новом приступе изумления даже высунулась из-под одеяла:

– Да где же ей быть, милый мой сударь? Чай, у двери сидит, караулит.

– Нету там никого, – мрачно мотнул головой Иван Васильевич.

– Как так нету? – не поверила царица. – Может быть, она нынче не со стороны светлицы посажена, а от столовой комнаты? Да что тебе в ней, скажи на милость?

Не отвечая, Иван Васильевич перемахнул покой, что было силы ткнул ногою тяжелую дверь.

В столовой комнате, под стенкою, горбилась на лавке тоненькая девичья фигурка. Вскинула голову, завидев вошедших; прижала тревожно руки к груди, вскочила. Взвилась змеей летучей тяжелая рыжая коса, перехваченная голубой лентою. Девушка метнулась через комнату – прочь, однако Годунов оказался проворнее: схватил ее за косу, дернул к себе… и громко ахнул, когда рыжий волосяной жгут остался в его руке.

Государь со звериным рыком ринулся вперед, настиг беглянку уже почти в сенях, вцепился в ее плечи так, что девушка не удержалась и завалилась навзничь. Взвизгнула дико, попыталась вскочить, но тут набежал Бельский, облапил своими длиннющими ручищами.

Придверница билась, рвалась, оглашая покои пронзительными воплями. В дверях замелькали встревоженные лица стражи, но государь так гаркнул, что лица мгновенно исчезли.

Придверница уже лежала на полу, Годунов придавливал ее плечи, а Бельский, сосредоточенно сопя, задирал ярко-голубой сарафан и сорочку. В воздухе мелькали длинные голенастые ноги, поросшие густым рыжим волосом, потом…

Годунов и Бельский враз помянули шепотом чью-то несчастную, извека поминаемую мать, а царь некоторое время оцепенело смотрел на мужское естество, вдруг открывшееся взору, и только шевелил губами, не в силах исторгнуть из себя ни звука.

– Та-ак… – выдавил он наконец хрипло, и тотчас – громче, грознее: – Та-ак!

Ворвался обратно в царицыну опочивальню.

Анница, свесившись с постели, пыталась разглядеть, что творится в столовой. Иван Васильевич коршуном налетел на жену, вцепился в волосы, принялся тянуть с ложа с такой силой, что вмиг стащил на пол. Зашагал обратно, волоча за собой кричащую, стонущую царицу. Одной рукой она пыталась разжать пальцы мужа, стиснувшие ее растрепанную косу, другой безуспешно одергивала задравшуюся сорочку. Протащив по полу до Годунова и Бельского, которые все еще таращили глаза на «придверницу», оказавшуюся юношей, царь приподнял жену и теперь держал ее так, чтобы она могла видеть обнажившуюся мужскую плоть.

Из горла Анницы вырвался слабый хрип, и она беспомощно обмякла. Царь, поддерживая обезумевшую от страха женщину одной рукой, протянул правую за спину, нетерпеливо пошевелил пальцами. Понятливый Годунов оглянулся и увидел на полу отброшенный посох.

Прополз на коленях, схватил тяжелую палку, передал государю. Анница слабо пошевелила губами, когда муж занес посох, но не успела исторгнуть ни звука. Иван Васильевич сдавил рыжему охальнику горло: боковым взмахом ударил его по голове, но так сильно, что проломил череп, снес кожу с пол-лица и раздробил нос.

Юноша выгнулся, повозил ногами по полу и затих. Было странно и страшно видеть, как его плоть вдруг напряглась мощно, будто в приливе страстного желания в последний раз ощутить женское лоно… лоно жизни! – и мигом съежилась, увяла, словно раздавленный рыбий пузырь.