Любимая девушка знахаря

* * *

Хоть Алёне и следовало ожидать чего-то подобного, все же от такой неприкрытой наглости она растерялась. В первую минуту даже подумала, что Понтий потому обнахалился, что увидел возвращающуюся с подмогой Зиновию, и принялась прислушиваться к звукам, доносившимся сверху. Но нет, не уловила ни голосов, ни скрипа снега под торопливыми шагами, ни грохота досок и балок. Слышно было только, как ветер шумит, шало стуча обмерзлыми вершинами берез и лиственниц, да как тяжело дышит Понтий, который, конечно, устал висеть в своей ловушке, заговаривая зубы кикиморе. Устал, да... но не настолько, чтобы не обмануть простодушное создание славянской мифологии. Ну, коли так, пусть пеняет на себя! Если он думает, что Алёна Дми... в смысле кикимора, станет перед ним унижаться и умолять его, то глубоко ошибается.

– Значит, не скажешь? – спросила Алёна спокойно.

– Не скажу! – отважно заявил Понтий, который, видимо, воображал себя сейчас по меньшей мере героическим Василием Кочубеем на пытке его гетманом-иудой Мазепою, такой трагедийный накал прозвучал в его голосе.

– И уговор наш, выходит, побоку?

– Побоку!

– Хм... – задумчиво произнесла Алёна. – А по какому боку? По тому? Или по этому?

И она осторожно, едва касаясь, провела пальцами сначала по левому, а потом по правому боку висящего перед ней Понтия. А может, сначала по правому, а потом по левому, с определением сторон у нашей героини имела место быть сущая «сено-солома».

Напоминаем: куртка, свитер, рубаха и майка Понтия задрались, а джинсы, напротив, съехали вниз. Кто не понимает, как и почему сие произошло, может пойти в близлежащие развалины и попробовать с полчасика повисеть там над какой-нибудь яминой, опираясь только на локти. И сразу все станет ясно: у Алёны Дмитриевой открывалось изрядное поле для той пытки, которую она задумала уготовить клятвопреступнику Понтию.

Конечно, Понтий замерз, но по сравнению с заледенелыми пальцами Алёны тело его было еще вполне теплым. И он нервически дернулся, ощутив студеное прикосновение.

– Ой, какие руки у тебя холодные! Отойди, не тронь меня! Что ты собираешься делать?

– Почему собираюсь? – удивилась Алёна, снова проводя пальцами по его обнаженному телу. – Я уже делаю.

– Что... ха-ха!.. Что ты, ой!!! Что ты уж-ж-ж-же дел-л-лаешь? – пробулькал сквозь неудержимое хихиканье Понтий.

– Как что? Я тебя щекочу. Для нас, кикимор, это самое любимое занятие, – объяснила Алёна. – Помнишь, обещала: защекочу до смерти, коли не скажешь мне, что именно ищете с Зиновией в подвалах. Ну так вот я, в отличие от тебя, обещания исполняю. А потому колись-таки, смертный, если не хочешь тут помереть со смеху...

И пальцы ее скользнули под майку Понтия выше – к теплым подмышкам. Алёна одобрительно отметила, что подмышки Понтий не брил. То есть волосья, конечно, кустами не торчали, но были аккуратненько подстрижены, отчего создавалась такая приятная и весьма мужественная шерстистость. А бабьими складками, в которые сбивается мужская кожа в бритых подмышках, Алёна брезговала, оттого подмышки всех ее любовников не ведали постыдной бритвы. Правда, Понтий не был ее любовником – вот еще не хватало! – однако трогать его было приятно. Упомянутый между тем так и зашелся хихиканьем, однако все же еще не утратил воли к сопротивлению:

– От смеха-ха-ха-ха... От смеха-ха... помереть невозможно-но-но... Ой! Это положительные эмоции. О-ха-ха-ха!..

– Вот и видно, что ты русской истории ни-сколько не знаешь, – презрительно ответила Алёна, продолжая тихонечко охаживать свою жертву то с одного боку, то с другого, не забывая и про подмышки, источавшие легкий-легкий, едва уловимый аромат очень приятного парфюма. – Во времена мрачной опричнины Ивана Грозного всякое бывало, когда государственных изменников наказывали. И родственников их тоже не жаловали. Кого в ссылку отправляли, кому посылали убийц, кого травили. Мать одного из таких преступников до смерти защекотали. Это была именно пытка, да еще какая! Впрочем, что я тебе рассказываю? Ты и сам все чувствуешь, верно? – И она очертила ноготком круг по его напряженному животу.

– Чув... чув... чув... – пропыхтел Понтий и вдруг умолк.

Алёна даже встревожилась его внезапным молчанием. Ей показалось, что жертва ее игр перестала дышать. Вообще заморить кого-либо до смерти, пусть даже такого клятвопреступника и лгуна, как Понтий, вовсе не входило в ее намерения. И потому, что Алёна, насколько сие от нее зависело, все же исповедовала принцип «Не убий» (один или два отступления произошли вовсе не по ее вине, а лишь из-за того, что ее ангел-хранитель оказался на высоте и защитил свою подопечную, а вот ангел-хранитель противной стороны то ли зазевался, то ли вообще руки умыл и сложил с себя все свои охранные обязанности), и потому, что чертовски привлекателен, как уже говорилось, был этот молодой красавчик. Просто не поднялась бы у Алёны рука испортить такое классное создание!