Ворона на мосту. История, рассказанная сэром Шурфом Лонли-Локли

Я кивнул и допил лекарство. На этот раз мне показалось, что горечь проникла в самое сердце и переполнила его до краёв. Никогда прежде мне не доводилось испытывать столь всепоглощающую и, в сущности, беспричинную скорбь. На её фоне горький вкус во рту казался почти приятным и уж во всяком случае второстепенным ощущением.

— Вот! — обрадовался Чиффа. — Только что окончательно затянулась невидимая рана в твоём сердце — то самое отверстие, из которого хлестала сияющая пустота Хумгата. Дверь, которой ты был, снова надёжно заперта. Поэтому, собственно, тебе сейчас так плохо — все твоё существо страдает в разлуке с непостижимым, которое ещё недавно заполняло тебя целиком. Но такая тоска, поверь мне, целительна. Считай её чем-то вроде посвящения. Именно с тоски по непостижимому начинается настоящая жизнь.

Помолчав, он добавил, на сей раз вполне будничным тоном:

— И что немаловажно, теперь ты совершенно здоров. Жизни твоей больше ничто не угрожает. Скажу больше, сердце, сперва разорванное, а после заштопанное самой вечностью, — куда более надёжная гарантия неуязвимости, чем, скажем, отравленная кровь. Как знахарь, я доволен и горд, а как человек, которому смертельно надоело справляться с работой в одиночку, практически счастлив.

— Какой же должна стать жизнь, которую помогла сохранить такая немыслимая горечь? — спросил я, когда немного пришёл в себя. И, поскольку Чиф-фа неопределённо хмыкнул, сам ответил: — Совершенно невыносимой.

— Ещё бы, — подтвердил Чиффа. — Но тебе понравится, вот увидишь.

Сердце моё по-прежнему было исполнено скорби, но несколько ритмичных вдохов и выдохов быстро исправили положение.

Рассказчик берет в руки кружку с Тришиным травяным чаем, неторопливо пьёт, аккуратно ставит её на стол и говорит:

— Теперь, оглядываясь назад, я должен заметить, что оба мы в тот день были взволнованы, а потому изрядно преувеличивали. Жизнь моя лишь изредка кажется мне по-настоящему невыносимой, да и совершать невозможное приходится далеко не каждый день. Однако, обещая, что мне все это понравится, Чиффа, вопреки обыкновению, говорил правду. Чем дольше я живу, тем больше удовольствия от этого получаю. И мне кажется, я только начинаю входить во вкус.

Правильно сделал, что так сказал. Это немного разрядило обстановку. А то сидели все, как на похоронах. Триша, правда, никогда не была на похоронах, а выражение подцепила от Франка, который говорит так, завидев человека, имеющего вид мрачный и серьёзный. Сам-то он, впрочем, вовсе не мрачен, скорее задумчив и явно чем-то удивлён.

— Это ж надо, — говорит наконец Франк. — Бывает же такое. Бедный мальчик. Я, конечно, не тебя имею в виду, а твоего приятеля по имени Лойсо. Далась ему эта мокрая ворона! Вечно так: приснишься человеку, чтобы подшутить над ним, растормошить, напомнить, что реальность непостижима, бессмысленна и одновременно прекрасна, а он с ума сходит, на стены лезет и спешно придумывает, как бы разрушить Вселенную, в которой все так неправильно устроено.

— Так это ты снился Лойсо?! — изумлённо спрашивает Макс. — Ну ничего себе совпадение.

— Рано радуешься, я ему не снился. Но теоретически мог бы. И стишок этот мне знаком.

— И мне знаком, — говорит Макс. ~ С детства. Ничего особенного, просто в меру дурацкий стишок, таких много… Но если это не ты ему снился, то кто же?

— Да откуда же мне знать? Нас, безответственных любителей дурацких шуток, развлекающихся прогулками по чужим сновидениям, куда больше, чем может показаться.

— А это необходимо? — строго спрашивает Лонли-Локли. ~ Я имею в виду, сниться людям и сводить их сума?

— Как тебе сказать. Я, к примеру, развлечения ради то и дело совершаю поступки, которые вовсе не кажутся мне необходимыми. А потом, какое-то время спустя, вдруг выясняется, что эти глупости — наилучшее, что можно было сделать. И в этом смысле я — часть общего правила, вовсе не исключение. Всякий совершённый поступок — единственно верный, наилучший из возможных. Просто мало кто живёт достаточно долго, чтобы оценить истинные последствия своих дел, вот и довольствуются промежуточным результатом, корят себя потом за ошибки, которых, в сущности, не было. Мне-то, конечно, проще рассуждать. Мне вообще все — проще. Хорошо устроился, что и говорить. Но и ты, честно говоря, неплохо. И все здесь присутствующее.

Он решительным жестом переворачивает свои песочные часы, объявляет: «Ну вот, ещё одна вечность закончилась», спрашивает: «Кто хочет кофе?» — и идёт к плите; Триша, встряхнувшись и потянувшись, чтобы прогнать оцепенение, вприпрыжку бежит следом за ним. А гости глядят на них, улыбаются задумчиво, все трое. Молчат.