Доноры за доллары

Реакция у парня была мгновенная – он сразу же схватился за кобуру. Но, увидев мое растерянное лицо, расслабился, высвободил рукав и спросил:

– Вам чего?

– Извините, что я так... Мне просто хотелось у вас спросить... Понимаете, у меня друг работал в вашей организации – приезжал сюда за выручкой. Вы не знаете, как его найти?

– Да я тут сам недавно – вы лучше у водителя спросите.

Мы подошли к машине, где сидел пожилой, очень здоровый на вид человек с мрачным выражением лица.

– Здравствуйте, – обратился я к нему как можно более вежливо. – Вы не могли бы мне подсказать, где я могу найти моего друга – Ураева Романа? Он работал у вас инкассатором.

Водитель неодобрительно посмотрел на меня и спросил:

– А вы что, родственник ему?

– Да нет, – ответил я. – Просто друг. Я его просил ко мне в гости заглянуть, а он пропал куда-то. Он по-прежнему работает у вас?

– Нет, он уволен. За прогулы. Перестал выходить на работу без всяких видимых причин – начальство вон человека наняло на его место, – кивнул он на парня, который отряхивал снег с ботинок.

– Спасибо! А телефон вашей фирмы вы мне не дадите?

– Не помню я телефона, – совсем уже хмуро сказал водитель, завел мотор, и они уехали.

Я постоял немного, глядя им вслед, потом повернулся и пошел обратно в клинику. Подняв голову, увидел стоящего на пороге Штейнберга. Сердце мое упало, но я не убавил шагу.

Поравнявшись с ним, я спросил:

– Борис Иосифович, вы не знаете случайно названия этой фирмы, которая нам оказывает инкассаторские услуги?

– А вы разве не знаете? – таинственно спросил меня главный, насмешливо прищурясь.

– Знал бы – не спрашивал, Борис Иосифович, – раздраженно ответил я, совершенно не намереваясь поддерживать эту игру в кошки-мышки.

– «Эдельвейс», – бросил мне через плечо Штейнберг, спустившись с крыльца и удаляясь по дорожке.

– Спасибо, – пробормотал я себе под нос, заходя в теплый вестибюль.

* * *

Дима Красников шел по шоссе на немеющих ногах и понимал, что если он позволит себе идти немного медленнее, то просто уснет и свалится в сугроб.

От надежды остановить попутку он уже отказался. Даже если какая-нибудь отважная душа тормозила на ночной дороге, то, после того как Дима честно признавался, что у него нет денег, машина тут же растворялась в темноте.

Через какое-то время дорога вывела Диму к железнодорожному переезду. Переезд как переезд, рельсы, столбы, шлагбаум, будка стрелочника, окно которой светилось ласковым светом. Спасительным светом тепла, жизни.

Дима никогда в жизни не общался со стрелочниками – он видел их только из окон весело и быстро мчащихся поездов. Мужчин и женщин в оранжевых жилетах, которые неизменно стоят с поднятым свернутым флажком, словно салютуя гудящему составу. Больше никаких представлений о них Дима не имел.

Подходя к маленькому жилищу, он не испытывал ничего, кроме страстного желания согреться. С трудом поднялся по ступенькам и постучал в дверь.

* * *

Ночь была полна кошмаров. Мне снился мой друг, который с пробитой головой стоял в изголовье кровати и удрученно смотрел на меня. Я просыпался раз, наверное, пятьдесят. В конце концов залез в холодильник, достал оттуда пакет молока, согрел его и выпил с медом. Я где-то слышал, что этот напиток помогает успокоиться и уснуть – пить таблетки попросту не хотелось. Это действительно помогло – я наконец уснул, но проснулся с головной болью.

Завтракая, я не замечал вкуса омлета, потому что целиком погрузился в размышления.

Все дело напоминало мне мозаику, которая постепенно начинала складываться в целостную картину, и практически ежедневно случай мне подбрасывал новые ее кусочки.

Еще вчера меня терзал неразрешимый на первый взгляд вопрос – кому нужны эти несчастные жертвы. Вчера же я получил информацию по этому поводу – пусть не исчерпывающую, зато, по всей видимости, достоверную.

По мере раскрытия затемненных участков картины появлялись детали, которые усложняли ее смысл. Начиная распутывать это дело, я и предполагать не мог, что оно окажется таким сложным. Теперь, ко всему прочему, мне надо отыскать моего скрывающегося друга и убедиться, что с ним все в порядке.

По тону Штейнберга вчера я понял, что он совершенно потерял терпение и не собирается больше церемониться со мной. Во что это выльется – также было не очень ясно.

У меня зашевелилась было малодушная мысль выдумать себе какую-нибудь страшную хворь и хотя бы недолго отсидеться дома, дождавшись, когда начальство остынет и соскучится.