Боргильдова битва

На огненных великанов косились с недоверием и страхом. Знаменит Муспелль, во множестве песен пелось, как Сурт, его владыка, явится и сожжёт в пламени весь мир. А вот смотри-ка, не остался в стороне, пришёл, встал под стяги Асгарда!

Но даже появление рати чёрного Сурта не привлекло к себе надолго; потому что ведущую из неведомой дали на Боргильдово поле дорогу всё увереннее заливал слепящий белый свет, поглощая всё — землю, лес по обочинам, не оставляя ничего, кроме лишь самого себя.

Отец Дружин и Мудрый Ас, сын Лаувейи и носитель Мьёлльнира, великаны, люди, эльфы и гномы — все до рези в глазах вглядывались в это сияние. Руки до боли сжимались на эфесах и древках, пот заливал лбы, холодело внутри. Пока враг неведом, он страшен вдвойне.

Сияние приближалось, оно уже прорывалось и на само Боргильдово поле. Свет залил полнеба, и вот наконец в нём проступили семь огромных фигур, истинных великанов, куда там гримтурсенам!

Хекса Лаувейя недрогнувшей рукой взялась за семь белых рун, готовая их двигать и перекладывать. Рядом с собой мать Локи положила небольшой кривой ножичек, отточенный так, что больно было смотреть. Он потребуется отворить её жилы и окропить руны кровью — когда придёт решительный момент.

Фигуры приближались, огромные, нависающие над всеми, над ничтожными червями, дерзнувшими бросить вызов истинным хозяевам мира. Свет поглотил всё, что за ними, Отец Дружин не мог разглядеть даже, следует ли за Семерыми их воинство, явленное ему в видении.

Семь исполинов, кажущихся самим воплощением Света, медленно, не торопясь, вступали на Боргильдово поле. Семеро — против неисчислимой армады, собранной против них. Они казались сейчас храбрецами, истинными героями, выходящими на безнадёжный бой, готовые сражаться за нечто, превыше их собственных жизней.

Медленно, неспешно, из облака слепящего света, стали проявляться фигуры и лица.

Пятеро мужчин и две женщины. Все с мечами в руках, вычурные клинки смотрятся нелепо на поле боя. Войско Хьёрварда затаило дыхание, вглядываясь в тех, против кого их позвал на смертный бой владыка Асгарда.

Нет, это не чудовища, не страшилища из кошмарных снов, не жуткие ходячие утробы с окровавленными клыками и когтями. Они высоки и стройны, тела их совершенны, лица — красивы и открыты. Они улыбаются и не прячут улыбок.

Остальных, явленных ему в видении — Ялини, Ярдоз, Ялвэн, прочие — он пока не видел.

Отец Дружин тронул поводья Слейпнира. Пришёл твой час, бог О дин.

Ярко сияет наконечник Гунгнира. Земля гудит под копытами восьминогого жеребца. Подобно утренней звезде, он несётся — один — навстречу врагам, и Старый Хрофт чувствует, что настало время платить.

Платить за всю кривду и всю неправду, всё «меньшее зло», все увёртки и уловки, накопившиеся за долгие века власти над Большим Хьёрвардом. Что ж, муж не страшится ответить за содеянное. Лишь бы это спасло и сохранило других, отдавшихся его власти.

«Слишком поздно, бог Один».

Он помнит, он помнит этот голос! Но… никак не ожидал услыхать его именно сейчас. Гулльвейг! Проклятая ведьма, откуда ты взялась?! Впрочем, сейчас не до тебя, твои речи я больше не желаю слушать.

Семеро исполинов останавливаются. Взгляды их скрещиваются на Отце Дружин, и он ощущает, как рождается и растёт боль в груди — там, где плоть дважды пронзена остриём Гунгнира.

Владыка Асгарда сдерживает рвущегося вперёд Слейпнира. Великолепный жеребец тоже жаждет боя, ему, как и остальным, нестерпимо ожидание.

Бог О дин привстаёт в стременах, высоко вскидывает копьё. Семеро решили показать себя великанами, готовыми легко передавить ничтожных насекомых, копошащихся у их ног? — что ж, у нас есть, чем ответить.

Наконечник Гунгнира чертит руны прямо в пыли под копытами Слейпнира. Сказано слово — и восьминогий конь со всадником становятся великанами сами. Теперь глаза Отца Дружин вровень со взглядами Семерых.

— Слушайте, явившиеся сюда без спроса! — громко восклицает Старый Хрофт, и огромное множество его воинов зажимает уши — глас великого бога оглушает и чуть не валит с ног. — Пусть тот, кто предводительствует вами, выйдет вперёд и примет мой вызов, как положено среди воинов, знающих, что такое честь!

Семеро не останавливаются, они продолжают идти. Взгляды их пронзают Отца Богов, точно копья — правда, не все. О дин из Семерых, самый юный, с косицами на висках — Ястир, называла Лаувейя его имя — смотрит на Отца Дружин с чем-то, напоминающим сочувствие.