Царственная блудница

Афоня не выдержала: наклонилась и приникла к замочной скважине. Совок ужасно мешал, угли могли вывалиться, и она положила его на пол. Пристроилась к скважине – и чуть не плюнула от отвращения: Гарольд, голый, стоял посреди комнаты и пил из бутылки вино, которое стекало на его шею и грудь. Гембори-старший, облаченный в длинный, до полу, тяжелый парчовый халат, стоял напротив и смотрел на племянника с выражением, которое иначе, как вожделением, назвать было нельзя. Это вожделение отяжелило его и без того тяжелые черты, а чуть тронутое морщинами лицо сделало вовсе стариковским. Видно было, что он с трудом удерживается, чтобы не броситься на Гарольда. А между тем Афоне это белое мускулистое тело со слишком длинными ногами и слишком узкими плечами казалось столь уродливым, что она с трудом сдерживала спазмы отвращения. И мигом в воспоминании всплыло другое тело, но она отогнала эту картину прочь, как лютого врага.

– Ну вот, – капризно сказал Гарольд, отрываясь от бутылки, – теперь мне жаль уезжать. Надо же, дядюшка, я и не подозревал, что вы так ловки.

– Зови меня Уильям, забудь о нашем родстве, наше родство – это любовь!

Афоня помертвела.

– Да меня ничуть не смущает это дурацкое родство, – ухмыльнулся Гарольд, – мой брат мне еще ближе по крови, чем вы, а нас это не остановило!

– Как, твой брат Чарльз тоже... – заикнулся Гембори изумленно. – А впрочем, что тут удивительного, когда-то мы с твоим отцом тоже утешали друг друга, пока интересы семьи не вынудили его жениться.

– Ну так что же вы удивляетесь? – пожал мощными плечами Гарольд. – Значит, это у нас семейное. Однако вы с отцом ловко таились! Или это все осталось в прошлом? А что, у вас в самом деле была любовь? Ну, я хочу сказать, что мы с Чарльзом занимались этим только из-за того, что оба не любим женщин. Но мне нравился совсем другой юноша, наш грум. Чарльз тоже за кем-то увивался, но ему не повезло, а я своего Джона все же заполучил! – Он довольно захохотал. – А вы были влюблены в моего отца?

– Нет, моей первой любовью стал другой, – признался Гембори. – Однако он был омерзительно нормален, и когда я подступил к нему с объяснениями, избил меня, чуть не изувечил.

– И это сошло ему с рук? – возмущенно возопил Гарольд.

– Как бы не так! – зло оскалился Гембори. – Конечно, я не мог пустить в ход кулаки, он был настоящий Геркулес, но я отомстил иначе... спустя много лет. Ты слышал, что месть – это такое блюдо, которое вкуснее всего есть остывшим? Я насладился им вполне. Я обвинил его и его жену в шпионаже, и благодаря моему анонимному посланию они угодили в тюрьму.

– Постойте! – ахнул Гарольд. – Это Сторман?! Это Сторман и его жена?! Так они на самом деле не шпионы?

– Совершенно верно, – важно кивнул Гембори.

Афоня зажала рот руками. Ей захотелось схватить совок с угольями, распахнуть дверь – и швырнуть их в лицо сэра Уильяма. Подлый бесстыдный клеветник!

– Чудная месть! Я пью за вас! – Гарольд воздел бутылку. – От души надеюсь, что родители этой омерзительной девки Атенаис сгниют в темницах Тауэра!

– Да нет, им повезло, – проворчал Гембори. – У меня не хватило доказательств, чтобы подтвердить обвинения. Думаю, они уже на свободе.

– Ого! – потрясенно воскликнул Гарольд. – Так значит, вы просто обвели Бекетова и Атенаис вокруг пальца? Значит, родителям этой девчонки ничто не угрожало?

– Ровным счетом, – огорченно кивнул Гембори. – Но погоди... Я чую запах дыма... Или мне кажется?

Афоня, которая от мгновенного облегчения вовсе обессилела, потянула носом. Да, в самом деле... запах дыма!

Она обернулась – и ахнула: под раскаленным совком затлел ковер, покрывавший пол в коридоре, и не просто затлел, а загорелся... сухой, пыльный, он стал роскошной пищей для огня, который уже добежал до середины коридора.

Гембори двинулся к двери – Афоня услышала его шаги. Схватила совок и в два прыжка оказалась в фехтовальном зале. Немедля пересекла его, вскочила на подоконник и выбралась на галерейку. И только тут, остановившись, чтобы перевести спертый от волнения дух, она возблагодарила бога за то, что очистил ее напоследок от угрызений совести. Ее отец и мать на свободе. Им ничто не угрожает! Гембори лгал! Они живы и будут жить!

Ей стало так легко и свободно, что она не чувствовала никакого зла на Гембори. Он был бессилен причинить кому-то вред... он был смешон с этой своей стариковской постыдной страстью к собственному племяннику. Он вызывал только отвращение и брезгливость, более ничего.