Короля играет свита

Картины, мебель, обои — все мгновенно приняло испорченный вид. К слову — буквально на другой же день после смерти Павла из дворца было вынесено практически все, чтобы избавить вещи от полного разрушения.

Густой пар наполнял помещения, мешая людям узнавать друг друга, несмотря на обилие свечей. От стен, по которым текли испарения, негашеная известь, краски, лаки, исходил едкий, вредный запах, стеснявший дыхание. Это был склеп, заранее построенный склеп, в котором вместе с трупом обречены были находиться живые люди.

Каждый из обитателей замка боялся вредного сырого воздуха, ядовитых испарений, смертельной простуды, но все были далеки от мысли, что этот дворец станет гробницей лишь одного из, них — и того именно, кто один —единственный был от него в восторге.

Кстати надо сказать, что Павлу кто-то предсказал, что если он первые четыре года своего царствования проведет счастливо, то ему больше нечего будет опасаться и остальная жизнь его будет увенчана славой и счастьем.

Он так твердо поверил этому предсказанию, что в 1800 году издал указ, в котором благодарил своих добрых подданных за проявленную ими верность и, чтобы доказать свою благодарность, объявил помилование всем, кто был сослан им, или смещен с должности, или удален в свои поместья.

Завершение постройки Михайловского дворца было для него еще одним поводом выразить свой восторг. Митрополит Амвросий после освящения замка получил в награду от Павла бриллиантовый мальтийский крест — да, в то время этот священник был уже кавалером ордена!

Именно оттого, что он рьяно разделял безумное увлечение Павла католичеством, и был внезапно возвышен этот архиепископ до чина митрополита. Некоторые, впрочем, сплетничали, что дело тут не только в удовольствии, с которым Амвросий носил мальтийский крест, а в той готовности, с какой он дал императору разрешение на скорое расторжение его брака с Марией Федоровной и женитьбе на княгине Гагариной (а может быть, и на мадам Шевалье, император еще и сам хорошенько не знал, кого выбрать).

Правда, княгиня (да и актриса!) были формально замужем, однако в деле расторжения браков, как и во всяком другом деле, главное — сделать первый шаг.

Михайловский дворец был непрестанным напоминанием об увлечении Павла идеалами ордена Иоанна Иерусалимского, которое с годами отнюдь не остыло, но приняло характер не просто мании, а некоей хронической болезни.

Скажем, цвет замка был именно красный — как орденский супервест.

Дело было вовсе не в том, что красный цвет любила Анна Лопухина-Гагарина. Она любила его именно потому, что этот “мальтийский” цвет обожал император.

В тронной зале замка среди гербов России и ее губерний стояло знамя Мальтийского ордена. В двух ярусной мраморной зале, стены которой были отделаны инкрустациями из черного мрамора с бронзой, стоял караул мальтийских офицеров — самых отборных красавцев, в число которых мог бы попасть несчастный Сибирский…

Но император о нем и думать забыл. Да и вообще — он старался не думать ни о чем дурном.

“Я никогда не был столь довольным, никогда не чувствовал себя более покойным и счастливым!” — твердил он, принимая самый удовлетворенный вид. “Дому твоему подобает святыня в долготу дней…”

Да полно, в самом ли деле было императору благое видение, или и надпись на фронтоне дворца — нечто вроде попытки заклясть судьбу, внушить и ей, что у Павла и его семейства все хорошо, все отлично?

Ему было очень просто угодить в те дни, потому что из-за самообольщения, мешавшего ему судить здраво, о чем бы то ни было, Павел принимал за чистую монету самую грубую лесть.

— Какая удобная лестница! — воскликнула одна находчивая дама, внезапно увидав императора, когда она с трудом поднималась по удивительно крутым ступеням, ведущим на первый этаж Михайловского дворца.

Павел в восторге расцеловал даму, похвалившую его любимое детище.

Как раз шли последние дни Масленицы. Воспользовавшись этим, Павел задал бал в новом помещении. В прочие же дни здесь устраивались многочисленные спектакли, весельем и музыкой несколько скрашивающие безотрадное впечатление, которое производило это тяжелое, массивное здание, в котором император считал себя в полной безопасности от всяких случайностей.

Это ощущение безопасности сделало его самовластным и безрассудным, как никогда. Явление в России принца Вюртембергского было одним из проявлений этого безрассудства, доходящего порою до умопомешательства.