Царица без трона

Вдруг раздался крик. Федор оглянулся. Голицын и Мосальский-Рубец подступили к Ксении, схватили ее за руки, стаскивали с лавки. Она переводила с одного на другого испуганный взгляд и как-то вяло пыталась вырваться, беззвучно шевеля губами и с трудом удерживаясь на затекших, подгибающихся ногах.

– Оставьте, ироды! Куда вы ее?! – сорвалась с места Марья Григорьевна, но на ее пути встал смуглый, с татарским лицом. Вроде бы легонько повел рукой, а дородная, кряжистая Годунова отлетела к стене. Упала и едва поднялась.

– Лихо, Андрюха! – усмехнулся Голицын. – Вижу, и без нас справишься?

– А то! – кивнул Андрюха. – Долго ли умеючи. Вы, глядите, с девкою не оплошайте, не то государь спросит с вас.

– А ты не пугай, и без тебя пуганые, – огрызнулся Мосальский-Рубец. – Мне государь приказ отдавал, мне перед ним и ответ держать!

«Какой это я приказ ему отдавал? – растерянно подумал Федор. – Когда?! В уме ли он?»

И вдруг до него дошло, что, говоря о государе, они имеют в виду не его, законного русского царя Федора Борисовича Годунова, а другого человека. Самозванца, Гришку-расстригу, Лжедимитрия! По его приказу они заперли царскую семью в горнице старого дома, по его приказу тащат куда-то Ксению… Куда? На позор? На смерть?!

– Пустите меня! – истошно закричала вдруг Ксения. – Мы вместе… не разлучайте!

Она дернулась с такой силой, что вырвалась из мужских рук, и кинулась к матери. Забилась за ее спину, глядела на князей умоляюще:

– Не разлучайте, ради Христа! Дайте с матерью и братом смерть принять!

«Как это – смерть? Почему смерть? – Федор покачал головой. – Быть того не может… не может… может… может…»

Это слово гулко отдавалось в висках вместе с биением крови.

Может? Что – может? Может статься, сейчас им всем предстоит умереть? Но как же так? Почему? Вот так сразу?

А что, если купить жизнь ценой признания? Если рассказать им про подземелье кремлевское?

Словно почуяв мысли сына, мать повернула к нему голову, глянула грозно, словно налагала запрет на уста: молчи, мол! Во что бы то ни стало – молчи! Не покупай жизни ценой предательства отцова!

Она права, его властная, по-мужски сильная мать. И самое главное – что ни за какую цену уже не купить жизни. Откроешь им роковую тайну, но ведь потом все равно погибнешь. Еще и похохатывать небось станут над ослабевшим царем…

– Господи… – выдохнул Федор. – Господи!

– Молись, молись, раб Божий, – пробормотал, подступая к нему, Андрюха, широко разводя руки и пригибаясь, словно намеревался ловить какую-то диковинную птицу. – Сейчас твоя молитва окажется на небесах… вот сей же час!

Федор оперся задрожавшими руками о подоконник, глядя на прищуренные черные глаза, неумолимо приближавшиеся к нему.

– Не посмеешь… – пошевелил Федор непослушными, онемевшими губами.

– А вот посмею! – задорно откликнулся Андрюха, принимаясь засучивать рукава.

– Нет! За что?! – завопила истошным голосом Марья Григорьевна. – За что, скажите?!

– Ну как же, – шагнул к ней Голицын, хмуря и без того густые, сросшиеся у переносья бровищи. – Разве не помнишь, как орала на матушку государеву, как ногами на нее топала да лицо ей свечкою жгла? Сама этим сколько раз хвалилась, люди-свидетели тому есть. Вот за эти злодеяния обречена ты смерти. Ну а сын твой… Государь сколько писем ему прислал, хотел сговориться с ним по-хорошему, чтобы от престола отступился, отдал бы его законному государю Димитрию Ивановичу, а он не схотел, войну продолжал. Вот и получит теперь то, что заслужил.

Федор покачал головой. Он не получал никаких писем от Димитрия! Либо Голицын лжет, либо письма эти попадали в другие руки. Например, в руки матери, которая со свойственным ей властолюбием сама все решила за сына. Ну что ж, Федор тоже не вступил бы в переговоры с этим самозваным царевичем. А раз так… значит, все одно погибать!

– Хватит лясы точить! – рявкнул Андрюха, у которого явно чесались руки и просила крови палаческая душа. – Делу время – потехе час.

– Угомонись, кат! – буркнул Мосальский-Рубец. – Не торопи нас. Давить их не станем, пускай яду изопьют.

– А девку что ж? – сердито зыркнул на него Андрюха.

– А чего ее неволить? – пожал плечами Мосальский-Рубец. – Охота помереть, так и пускай. А то возись с ней, утирай слезоньки. Мало что ее государь на ложе восхотел – неужли другую не найдет, еще и покраше?

– Ах, что задумали! – тяжелым, утробным голосом воззвала Марья Григорьевна. – Мою дочь, царевну, Годунову, – к самозванцу на ложе?! Да я раньше сама ее удавлю!