Повелитель разбитых сердец

– Не о чем беспокоиться ни вам, ни обитателям Белого дома! Я оставила заблуждения молодости и окончательно разошлась с прежними друзьями. А впрочем, не жду, чтобы вы мне поверили, и не собираюсь тратить время на убеждения. Тем паче что в Стамбуле я не столько по делам Красного Креста, сколько по своим личным делам. Собственно, я здесь ради вас.

Максим – человек очень храбрый. Пожалуй, можно сказать, что он обладает редкой разновидностью смелости – абсолютным бесстрашием. И все же, как он сказал мне, при этих словах его невольно пробрал холодок.

– Неужели у моего подъезда снова стоит ваш комиссарский «Кадиллак» с революционным матросом за рулем? Я отлично помню, чем окончился ваш прошлый визит ко мне! Или на сей раз вы желаете предложить мне работу в Красном Кресте? Но у меня, как видите, уже есть дело. – Он похлопал по крышке письменного стола.

– Да, я знаю, – кивнула Елена Феррари. – Ваша газетенка является рупором идей барона Врангеля. С вашей помощью он пытается оживить этот труп, называемый Белым движением. Однако всем известно, что этот труп уже совершенно разложился. Оживить его нельзя.

– Ого, – негромко сказал Максим, пристально поглядывая на ее оливково-бледное лицо, в котором вдруг мелькнули краски жизни. – Похоже, вы еще не вполне расстались с заблуждениями молодости!

Елена Феррари улыбнулась, но тут же вновь стала серьезной. Даже суровой, и Максиму показалось, что в ее утонченном лице проглянула прежняя комиссарская свирепость, которую он запомнил на всю жизнь.

– Послушайте, господин Мансуров, довольно играть словами. Давайте перейдем к делу. Неужели вам не надоело прозябание в этой дыре? Вы могли бы жить совершенно иначе! Вы тратите свои силы, повторяю, на попытку воскресить то, что давно и безнадежно погибло, да и с самого начала было обречено на поражение. Вы лучше меня знаете, что позиция Врангеля не пользуется поддержкой союзного командования. Вообще никто, кроме нескольких русских идеалистов, уже не верит в крушение нового российского режима. Не пора ли и вам расстаться с заблуждениями молодости ?

– Вы что, сударыня? – спросил до крайности изумленный Максим. – Предлагаете мне вернуться в Россию?

Мгновение она смотрела ему в глаза своими огромными черными глазами. Максим сказал мне потом, что у него появилось ощущение, будто они нарисованы на ее лице. В них не было ни жизни, ни глубины.

– А вы бы вернулись? – небрежно спросила Елена Феррари.

– Если бы имел удовольствие увидеть, как вас ставят к стенке, то непременно рискнул бы! – ответил он.

Это уже было оскорбление. Максим надеялся, что после его слов Елена Феррари уйдет сама и ему не придется вышвыривать ее из своего кабинета, хотя очень хотелось поступить именно так. Но если она и впрямь имела охранительные грамоты Американского Красного Креста, подобный демарш мог вызвать неудовольствие властей, а барон Врангель просил свое окружение не вступать с ними ни в какие конфликты.

Однако отвратительная гостья не ушла, а только снова растянула в гуттаперчевой улыбке свои красные губы.

– У меня нет никакого желания заманивать вас обратно в Россию и видеть, как там ставят к стенке вас , – проговорила она. – Я предлагаю вам другое – хорошо оплачиваемую работу. Если вы хотите издавать газету – извольте. Желаете призывать с ее страниц к уничтожению «красной заразы» и петь дифирамбы «белой кости, голубой крови» – да на здоровье. Вам все будет сходить с рук. Но…

– Но что я должен делать взамен? – перебил ее Максим.

– Я так и знала, что мы поймем друг друга, ведь мы же интеллигентные люди! – сказала Елена Феррари после некоторой паузы. – Взамен вы должны будете переехать в Париж и войти в руководство некоего объединения, которое планируют создать недобитки всех оттенков: белые, зеленые, вылинявшие красные и так далее. Оно будет называться РОВС, Русский Общевойсковой Союз. Нам , – она выделила это слово, – было бы желательно видеть в руководстве данной организации своего человека. Труд ваш будет вознагражден так, что какие-либо соображения этического порядка не будут иметь значения. Кроме того, вы сохраните жизнь свою и своих близких.

– То есть она предложила мне выдавать комиссарам своих товарищей по борьбе, ты представляешь? – воскликнул Максим, пересказывая мне эту сцену. – Я уже сделал шаг, чтобы открыть перед ней дверь и предложить отправиться к черту, как вдруг меня пронзило ощущение полной нереальности происходящего. Елена Феррари, какой я ее помнил, была далеко не глупа. Она знала меня и мою семью достаточно хорошо. Она должна была понимать: никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за какие деньги, ни под какой угрозой я не принял бы подобного предложения. А окажись я в обстоятельствах безысходных, предпочел бы пустить пулю в лоб, только бы не сотрудничать с красными. И я понял: это нелепое, опереточное предложение было только предлогом, поводом явиться ко мне и втянуть меня в разговор. Зачем? Ведь на самом деле ей было нужно от меня что-то другое. Но что?