Год длиною в жизнь

– Вы капусту-то брать будете, нет? – донесся до нее голос другой торговки. – Баночку давайте! А нету, так мы свою дадим. За денежки, конечно, но дадим!

– Нет, извините, – ответила элегантная дама. – Я в отеле, то есть, извините, в гостинице живу, там капусту как-то… сами понимаете… – Она пожала плечами. – Я просто попробовать хотела. Никогда такой капусты не ела…

– Она попробовать хотела, а я тут с ней покупателей теряю! – возмутилась продавщица. – У нас в Энске так не водится!

Остальные торговки смотрели на нее кто с осуждением, кто с восхищением, но помалкивали. Вот бесстыдница, для красного словца не пожалеет ни родного отца, ни родной матери! Надо ж сказать такое, учитывая, что базар по причине разгара рабочего дня пуст и за все время ни один человек не то что не подошел к капустному ряду, но даже в поле зрения торговок не мелькнул…

Однако дама, услышав ее ворчание, предложила:

– Я заплачу за пробу. Сколько?

– Рубль, – ляпнула торговка, и даже ее бесстыжие глаза на миг вильнули в сторону.

Рубль! Если дама напробовала капусты на копейку, и то хорошо. К тому же за пробу отродясь денег не брали. Но столичная гостья – ну настоящая «парижанка», ей-богу! – глазками похлопала, плечиками пожала, в сумочку полезла…

– Ну ладно тебе, Кать… – едва слышно пробормотала Александра Константиновна, повернувшись к торговке.

– А чо ладно, чо ладно-то?! – выкатила было та наглые глаза, но тут же махнула рукой: – Ладно, ради Сан-Кстинны… Иди, гуляй, девушка!

«Девушка» снова пожала плечиками, пробормотала «спасибо» и повернулась к Александре Константиновне:

– Извините, можно, я вам помогу? У вас три сумки, тяжело же.

– Мне тут всего ничего идти, – качнула та головой. – Спасибо, я уж сама.

– Нам по пути, – твердо сказала «девушка». – Пойдемте. Или вам еще что-нибудь нужно купить?

– Да все вроде куплено, – задумалась Александра Константиновна. – Хотя нет, еще ржаного в хлебном ларьке на выходе возьму, и все.

Конечно, пришлось в очереди постоять, но недолго, минут пятнадцать. Почти рубль буханка стоила, но у зятя Александры Константиновны пенсия военная, он денег не считает. А то намаешься в магазине-то стоять, чтоб по карточкам хлеб взять. Хотя очереди для советского человека – вещь привычная.

При Ленине я жила,

При Сталине – сохла,

При Маленкове мед пила,

А при Хрущеве сдохла, —

вспомнила вдруг Александра Константиновна частушку, которую, подвыпив, начинала голосить нижняя соседка, Антонина Северьяновна, дочка покойного Шумилова. Теперь она, Тоня, тут жила вместе с таким же голосистым и любящим подпить супругом Филей Окуневым. Ну а по трезвости помалкивали соседи. Трезвые русские вообще молчаливы. Эх, жизнь учила, учила – и научила!

Эта глупость с хлебом как началась, когда Хрущев со своими кукурузными идеями оставил страну, считай, голодной, да так никак и не кончалась, хотя к власти пришли новые правители, Брежнев, Косыгин и Подгорный. Очереди не исчезали. Из магазинов пропадало то одно, то другое. И цены росли. На капроновые чулки, скажем, цену сбросят, а на молоко возьмут да взвинтят! А что людям нужнее, чулки, которые через каждые три минуты рвутся, или молоко?

Впрочем, возмущалась очередями и всем прочим только зеленая молодежь, вроде Иго… вроде Георгия, ну да, конечно, Георгия. Они верили в коммунизм, который наступит, как было обещано в шестидесятом году, через двадцать лет. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» – так было заявлено с высокой трибуны. Те, кто постарше, доподлинно знали, что всякое поколение советских людей будет жить в очередях: не за хлебом, так за солью, не за солью, так за спичками, не за спичками, так за сахаром, мылом, содой, крахмалом… Возьми прейскурант любого магазина да перечисляй, пока не надоест!

А молодые, они – да, они очередями возмущались. Как-то раз Александра Константиновна прибиралась в комнате внука, отодвинула письменный стол, за который завалилась какая-то бумага, и нашла листок, кругом исчерканный небрежной рукой, так что не все и разберешь:

• Царь Никита жил когда-то —
• Жирно, весело, богато.
• Во дворце Никита жил,
• Часто речи говорил,
• Часто ездил за границу
• Продавать нашу пшеницу.
• И куда бы ни летал,
• Всем подарки раздавал.
• Помогал работе всей
• Зять Никиты – Аджубей.
• Чтоб кормить нам всех малайцев,
• Немцев, негров и китайцев,
• Думал царь наш, как тут быть,
• Где бы денег раздобыть.
• И нашел, мы это знаем:
• Сотворил огромный заем,
• То есть в долг с народа брал,
• А назад не отдавал.
• И сказал, вы потерпите,
• Облигации храните,
• К коммунизму подойдем,
• Снова розыгрыш введем.
• Он хозяин тут и там,
• Все теперь решает сам.
• Сам придумал семилетку.
• Приказал пустить ракетку
• На далекую Луну,
• Разбудил там сатану.
• Стаж имел он за плечами,
• Выступал везде с речами,
• Жизнь хорошую сулил
• И, конечно, говорил:
• «Мы Америку догоним
• И по мясу перегоним,
• По одежде, по руде,
• Будет рай у нас везде».
• Царь счастливо поживал,
• Коммунизма он не ждал.
• А потом сам заблудился
• И с вершины покатился.
• Тут скорби народ-творец,
• Тут и сказочке конец.

Прочитав с пятого на десятое дурацкие стишки, Александра Константиновна испугалась так, как давно уже не пугалась. Сожгла бумажку в печи и долго проветривала квартиру, всю выстудила (дело было зимой), пока не перестало пахнуть горелой бумагой. Хотя кто нюхать-то пришел бы? Но она отлично помнила обыск, который учинили после ареста Шурки. В самом деле: ворошили тогда угли в печке и нюхали, не пахнет ли горелой бумагой. С них станется… Песик-братик Шурка уже давно там, где его никакой чекист-кагэбист не достанет, а дороже внука Георгия у Александры Константиновны сейчас никого на свете не было, при одной мысли, что он мог вляпаться в подсудное дело, кровь леденела. В не столь давние времена и не за такое к стенке ставили!