Год длиною в жизнь

Рита глянула на водителя повнимательней. Странная интонация.

– Вы друзья с Мариной Ивановной?

Семеныч вздохнул, снял кепку, зачем-то заглянул в нее и снова надел. Вынул из бардачка пачку папирос «Беломор». Такие папиросы Рита уже видела. Он не предложил закурить Рите. Вообще русские мужчины до сих пор верили, что женщины не курят. Французов-то уже давно отучили от таких предрассудков! Мужчина чиркнул спичкой (толщине русских спичек и количеству намазанной на них коричневой серы Рита поражалась не единожды!) и затянулся. Сквозняк, пахнущий солнцем и тополиным листом, немедленно выгнал едкий дым.

– Да как тебе сказать, – проговорил Семеныч. – Когда-то были друзья, потом… раздружились. А сейчас вот случайно соседями стали. Жена моя с Мариной Ивановной не знается – как рассорились еще в пятнадцатом году, так и не может с ней примириться. А я, честно говоря, Марине Ивановне по гроб жизни буду благодарен: ведь она меня с Аграфеной свела, кабы не Марина, мне б не то что на ней жениться – близко б не подойти. Тут вышло знаешь как? Не было бы счастья, да несчастье помогло…

Рита задумчиво разглядывала чеканное морщинистое лицо, бывшее когда-то, очевидно, красивым и дерзким. У Семеныча были совершенно желтые глаза, как у дикого кота или ястреба.

Получается, его жена не может простить Марину за то, что она когда-то устроила этот брак? Ничего себе… И как же они прожили жизнь? Он ее любит, она его – нет, однако у них две дочери, уже взрослые, ведь Семеныч в таких годах…

– Скажите… – начала было Рита, да запнулась. – Извините, я вас по отчеству знаю, а по имени – нет.

– Макаром меня зовут. Макар Семенович Донцов.

– А меня – Рита Аксакова, – представилась она, подумав, что ни к чему этому простому человеку забивать голову сложностями ее биографии и двойной русско-французской фамилией.

– Ну, коли познакомились, поручкаемся, что ли, – предложил Макар Семенович.

Обменялись рукопожатием.

– Скажите, Макар Семенович, а что она вообще за человек, Марина Ивановна? Понимаете, у меня к ней поручение от ее давних знакомых, но меня предупредили, что человек она сложный…

– Сложный? – хмыкнул Донцов. – А где ты простых видала? К любому в душу заглянешь – и улыбнешься, и ужаснешься. Марину нашу Ивановну такие бесы в жизни гнули, что не приведи Господь. Металась от белого к черному и обратно. Подозреваю, много греха на душу взяла… Да что ж, я тут ей не судья, я ведь и сам убивал – сначала в Гражданскую, потом в Маньчжурии, когда с Японией воевали. Марина Ивановна и по сю пору считает, что жизнь с ней несправедливо обошлась. Она книжку пишет – воспоминания о своей жизни, хочет счеты со всеми свести, кого в своих бедах винит. Читает мне иногда: про Энск, да про Харбин, да про Питер… Я говорю: Марина Ивановна, ну чего ты буровишь, скажи на милость? Кто и когда такое напечатает? Да никто и никогда! И мало ли кто говорит про какую-то оттепель – не для России это, не может в ней ничего такого быть, иначе страна развалится. В России гайки нужно туго завертывать, иначе все вразнос пойдет. Слишком большой механизм, слишком широко маховик ходит! Понимаешь?

Рита не очень уверенно кивнула.

– А, женщинам не понять, – махнул рукой Донцов. – Марина Ивановна тоже не понимает. Пишет да и пишет… А что проку?

– Она одна живет? – осторожно спросила Рита.

– Почитай что одна. Сын у нее взрослый, так сбежал от нее в тайгу. Олкан, станция такая есть в Комсомольском районе. Там живет. Приезжает иногда – он вроде как писатель – и снова в глухомань свою забирается, от матери подальше. Не знаю даже, что между ними произошло, только он раз по пьянке – ну, выпили мы с ним по паре рюмок по-соседски! – сказал, что мать ему жизнь испортила.

Рита задумчиво посмотрела в окно, на широкую улицу, по которой полз неуклюжий, округлых очертаний, желто-красный автобус. Набит он был битком – так, что дверцы до конца не закрылись, между ними торчал прищемленный подол чьего-то пестрого платья. Видимо, дела с общественным транспортом в Х. обстояли так же, как в Энске: худо-бедно, по-русски говоря.

То, о чем говорил Макар Семенович, вполне совпадало с услышанным от Лаврова. К Марине и раньше-то Рите идти не хотелось, а сейчас вовсе расхотелось. Может, и правда – не стоит ее навещать? Отыскать Павла, повидаться с ним – ведь поручение, данное Рите, касалось именно его, а не Марины… Исполнить свой долг – и побыстрей вернуться домой. Сначала все же придется заехать в Энск – Федор взял с нее слово вернуться! – а потом в Париж. И забыть все, и отряхнуть со своих стоп прах этой страны, которая не вызвала в ее душе никаких ностальгических ощущений. Да, Рита Ле Буа окончательно утратила связь с родиной своих предков. Когда-то ее отец сам чуть не погиб и чуть семью не погубил из-за своего страстного желания вернуться в Россию. Его дочь может только плечами пожать, думая об этом. Она не отсюда!