Страшное гадание

Сначала Марина думала встретить его в дверях. Объясниться, поговорить, признаться. Но при виде этой неги, этой роскоши она поняла, что есть только одно место, где ей следует ждать Десмонда. В постели!

А ведь, похоже, чего-то в этом роде она смутно и ожидала, когда одевалась сегодня вечером – точнее сказать, раздевалась. Ведь под теплым темным плащом на ней не было ничего, кроме тончайшей рубашонки, чудилось, сотканной из белого, призрачного лунного кружева. Еще у себя в комнате, надевая ее перед зеркалом, Марина подумала, что никогда не выглядела так соблазнительно. Все изгибы ее тела сквозили под кружевом, более заманивая, нежели обещая, и только полукружья наливных грудей дерзко вздымались в глубочайшем декольте. А стоило ей слегка, совсем чуть нагнуться, как внимательный взор проникал и между грудей, и мог приласкать нежный живот, и пробраться к кудрявому золотистому треугольничку в его низу…

Марина села, потом легла, потом снова села. Как лучше – распустить волосы по плечам? Разметать их по подушке? Или не трогать косу, предоставить Десмонду расплести ее? Что сделать: сразу, чуть он войдет, окликнуть его? Или молча, с мольбой, протянуть к нему руки? И глядеть, просто глядеть на него, зная, что зеленые глаза ее исполнены в этот миг чарующей силы, против которой он не сможет устоять?

Она так увлеклась обдумыванием наивыигрышной позы, выражения лица, первого, подходящего к случаю слова, что несколько забылась и едва не воскликнула: «Подождите, я еще не готова!», когда за стеною захрустел песок под чьими-то торопливыми шагами.

Десмонд!

Марина замерла, уставившись на дверь широко раскрытыми, испуганными глазами, и вдруг поняла, что у нее не хватит храбрости встретить Десмонда вот так, лицом к лицу.

Она опрокинулась навзничь и едва успела набросить на себя самый краешек тончайшего шелкового покрывала, прикрыв лицо полусогнутой рукой, как дверь распахнулась.

Марина перестала дышать. Невероятным усилием она заставила себя не шелохнуться. Грудь, впрочем, ходуном ходила, но это было лишь на пользу. Ну кто, бога ради, какой мужчина, войдя в уединенный уголок, где все пронизано любовной истомою, и увидав на постели раскинувшуюся, полуодетую, дремлющую нимфу, которую он, скажем прямо, вожделеет, – так вот, какой мужчина в этом случае не сорвет с себя одежду… ну, или хотя бы не расстегнет штаны?

Он вошел и замер на пороге, не говоря ни слова, только глубоко вздохнул. Потом Марина услышала тихие шаги, и вот он уже нагнулся над нею. Она ощутила его взгляд, скользнувший по приоткрытым губам (они вмиг пересохли), по напряженно запрокинутой шее (на ней часто-часто забился вдруг пульс), по едва прикрытой груди (Марина ощутила, как отвердели, приподнялись соски, каким жаром налилось лоно), и она услышала торопливый шорох одежды.

Он раздевался. Он не устоял! Сейчас она окажется в его объятиях!

Больше не было сил ждать, и едва только он оперся коленом о постель, как Марина прильнула к нему и с силой cплела руки на его спине, желая никогда, никогда больше не размыкать этих пут, не выпускать его.

Да он и не пытался. Он впился в рот Марины таким неистовым поцелуем, с такой стремительностью навалился на нее, что она перестала дышать и вроде бы даже лишилась на какой-то миг сознания. Губы его были столь властны, язык столь дерзок, что сначала она безвольно подчинялась этой буре страсти и даже глаза могла открыть с трудом. Впрочем, даже когда ей это удалось, она ничего не увидела: широкие плечи, нависшие над ней, заслоняли свет.

«О господи, – вдруг подумала Марина в испуге, – да ведь он меня небось тоже не разглядел! Он небось думает, что это Джессика!»

Сердце сжалось. Она рванулась, пытаясь приподняться, взглянуть Десмонду в глаза, увидеть в них пламя страсти, зажженной ею, только ею, но не могла даже голову повернуть – так он был тяжел. Она не помнила, чтобы он был так тяжел прежде… она не помнила этого резкого запаха пота, она не помнила, чтобы его губы были так жестки и безжалостны… Ах! Она бы вскрикнула, да не могла, она бы вскрикнула, когда грубая рука вдруг рванула ее рубашку, жесткие волосатые колени растолкали ее ноги; она бы вскрикнула, да захлебнулась отвращением и ужасом: это был не Десмонд.

Это не Десмонд!

Страшное открытие придало ей силы. Невероятным усилием она повернулась на бок, оторвала от себя жадно целующее лицо, со всхлипом набрала воздуху – да так и замерла, ибо ее словно молния пронзил крик: