Страшное гадание

– Я испытал неодолимое желание вернуться и убедиться собственными глазами, что павильон пуст, там не горят свечи, не сверкает серебро, не розовеет постель. Может быть, я даже верил, что и павильона-то нет на месте! Но он здесь… я видел его, и я видел вас выходящей из дверей.

Он видел! Что он подумал, что он еще подумал о ней! Ужас помог Марине одолеть немоту и отчаянно исторгнуть из себя:

– Я тоже только что вернулась! Я увидела Хьюго с другой женщиной!

– С другой? – ухмыльнулся Десмонд. – Что, тебя ему было мало и он быстренько подмял под себя другую? И откуда он ее взял, позволь спросить? Из-под кровати вытащил? Может быть, там еще и третья лежит, дожидаясь своей очереди?

– Да нет же! – хрипло выкрикнула Марина. – Все не так! Я убежала сразу вслед за тобой! Но потом… потом к нему пришла Джессика!

Все вдруг затряслось, заходило вокруг ходуном, деревья, лицо Десмонда, небо, и Марина не сразу сообразила, что это он ее трясет. Трясет немилосердно, яростно.

– Замолчи! – прошипел он. – Не смей впутывать сюда еще и Джессику! Ты клевещешь на нее!

– Клевещу? – Марина нашла силы почти закричать: – Я клевещу на Джессику? А вспомни, от кого ты получил письмо? Кто тебе обещал что-то показать, открыть глаза? Она и меня заманила сюда, она сговорилась с Хьюго…

Десмонд глядел на нее с отвращением.

– Я слышал, конечно, что Хьюго может удовлетворить одновременно двух, а некоторые даже болтают, что и трех женщин. Однако поверить не могу, что Джессика гоняется за ним. Вы его, значит, с ней не поделили, так, что ли?

– Да при чем тут Хьюго! – воззвала Марина, обретая силы в ярости. – Мне не нужен никакой Хьюго! Я люблю тебя!..

С этим криком, чудилось, сама душа исторглась из нее. Обессилев, Марина повисла на руках Десмонда.

– Лю-бишь? – выдохнул он с ненавистью, отдергивая от нее руки с такой стремительностью, словно держал в руках ветку, которая вдруг обернулась змеей и укусила его. – Не смей говорить о любви!

О любви, не о любви – Марина уже ни о чем больше не могла говорить. Десмонду даже не нужно было отталкивать ее. Он просто разжал руки – она рухнула, где стояла. Она даже не почувствовала удара о землю, но вершины деревьев и звезды вдруг закружились, закружились, начали неудержимо валиться на нее… Марина попыталась заслониться от них, но не смогла и рукой шевельнуть – только закрыла глаза.

* * *

Она очнулась от боли. Боль была везде, во всем теле, ныла спина, саднило живот. Ноги жгло, как огнем. Единственным приятным чувством, которое испытывала Марина, было тепло, и она попыталась предаться этому ощущению блаженства, расслабленного тепла, но не тут-то было: кто-то дернул ее за волосы: раз, другой, третий – и ей показалось, будто у нее собрались по одному выдрать все волосы! Она вскрикнула, пытаясь поднять тяжелые веки, – да так и подскочила, услышав голос Десмонда:

– Отлично, вы пришли в себя. Давайте-ка выпейте вот это.

Марина открыла глаза и недоверчиво уставилась на Десмонда, который одной рукой пытался приподнять ее, а другой подсовывал к губам рюмку с тяжелой, темной, резко пахнущей жидкостью.

– Что это? – пролепетала Марина, то морщась от острого спиртного запаха, то взглядывая на растрепанные волосы Десмонда, его румяное лицо, расстегнутую чуть ли не до пояса рубашку. Трещал камин, кругом горели свечи. Она бросила взгляд по сторонам, но не поняла, где находится. Не у себя в комнате, это точно.

– Где я? И что это? – увернулась она от рюмки.

– Не яд, – буркнул Десмонд, проигнорировав первый вопрос. – Пейте, ну!

– Зачем? Это что, бренди? Где я нахожусь? Как я сюда попала?

– Ну, коли посыпались вопросы, значит, моя прекрасная и неверная жена окончательно пришла в себя! – хмыкнул Десмонд, нетвердо ставя рюмку на столик. Она покачнулась, и несколько капель плеснулось через край.

Марина вытаращила глаза:

– Да вы пьяны?!

– Ну да, самую малость, – покладисто кивнул Десмонд. – Трудно было не опьянеть! Тут все вокруг опьянело, пока я растирал этим отличным французским коньяком, а вовсе не бренди, заметьте, ваши ножки. Кстати, попробуйте пошевелить ими. Вы их чувствуете?

Ногами-то Марина пошевелить могла, а вот языком – нет, до того была изумлена. Растирал ей ноги коньяком? Он что, спятил?

– Нет, – покачал головой Десмонд, и Марина так и не поняла, то ли он проник в ее мысли, то ли ее язык все-таки зашевелился. – Нет, я в своем уме. А вот вы, верно, были не в своем, когда бегали босая по парку. Как это говорят у вас в России? Бывает, и март морозцем на нос садится?