Лицо на продажу

– Вы имеете в виду Малиновскую? – быстро спросил я.

– Малиновскую, кого же еще! – кивнул головой Николай Петрович.

– Что вы знаете о Малиновской? – Он все-таки сумел разжечь мое любопытство.

Но Груздев уже окончательно обиделся.

– Мало ли чего я знаю! – раздраженно сказал он. – Теперь я не скажу вам ни одного слова! Все это умрет вместе со мной…

Откровенно говоря, Николай Петрович мне уже надоел до чертиков. Ничего, кроме пустой болтовни, я от него уже не ожидал. Только фамилия Малиновской смогла пробудить мой угасший интерес. Я вспомнил, что Груздев отзывался о ней если не с любовью, как Миллер, то уж, по крайней мере, с явным восхищением. Это предполагало повышенный интерес моего собеседника к этой особе и как следствие наличие в его памяти какой-то неожиданной информации.

Мне показалось, что все-таки стоит рискнуть, и я примирительно сказал:

– Ладно, Николай Петрович, вы здесь выступали очень убедительно, и я признаю свою неправоту… Раз уж вы при деньгах, я, пожалуй, не откажусь заглянуть к вам в гости… Только прошу вас – давайте ограничимся одной бутылкой, ладно?

Обида у Груздева достигла в этот момент своей критической точки, и, кажется, он был готов послать меня куда-нибудь подальше, но неожиданно сдержался и лишь сказал безрадостно:

– Я вас умолять не собираюсь – мне ваша компания не очень-то нравится! Если Груздев не нужен – Груздев поворачивается и уходит!

Больше всего в пьяницах меня угнетает их чувство собственного достоинства, которое пробуждается всегда неожиданно и, как правило, не вовремя.

– Николай Петрович! Но я же принес свои извинения! – возмущенно воскликнул я. – Чего же вам более? Я готов идти с вами на край света! Если он, конечно, не слишком далеко, этот край…

Возмущенное выражение еще не сошло с лица Груздева, но он через силу усмехнулся, и это было хорошим знаком.

– Ладно, уговорили! – сказал он, меняя гнев на милость. – Сейчас затаримся чем-нибудь и пойдем. Я живу недалеко от метро, так что, думаю, ноги у вас не отвалятся…

Он решительно направился к стойке, опять извлекая из карманов свои измятые капиталы.

– Наверное, лучше зайти в магазин, – предложил я. – Здесь ведь большая наценка!

Николай Петрович пренебрежительно фыркнул и не удостоил меня даже взглядом. Купив бутылку водки, он повел меня к себе, в Денежный переулок, где он жил в стандартном доме и, по иронии судьбы, тоже на седьмом этаже.

Это совпадение как-то сразу расположило меня в пользу неудачливого коллеги, тем более что он оказался, разумеется, холостяком – о чем я смутно догадывался – и таким же, как я, приверженцем беспорядка, что оказалось почему-то полной для меня неожиданностью.

А он им оказался, причем более последовательным, чем я, потому что даже не подумал извиняться за тот бедлам, что царил в квартире. Он просто сразу отправил меня на кухню и попросил достать из холодильника «все, что найду».

Нашел я полкруга засохшей колбасы и огромную, великолепную кисть винограда, отдававшую золотом позднего лета.

– Где снимали урожай, Николай Петрович? – весело спросил я, имея в виду, конечно, виноград.

Но он понял мой вопрос совсем иначе и, ставя на стол бутылку, буркнул:

– Я получил расчет у Миллера. – Он быстро и подозрительно покосился на меня и сказал: – А в чем дело?

– Нет-нет, я спрашиваю вас не о деньгах! – усмехнулся я. – А вот об этом чуде природы!

Николай Петрович равнодушно посмотрел на виноград.

– Ах, вот вы о чем! – поморщился он. – Купил где-то… А где – не помню!

Но, впрочем, где бы он его ни купил, а виноград пришелся весьма кстати – ни Груздев, ни я так и не рискнули притронуться к той колбасной мумии, что мерзла в пустоте холодильника.

Мы пили водку, закусывая виноградом, и Николай Петрович выкладывал мне тайны медсестры Малиновской. В его интерпретации тайны эти заключались только в том, что практически все окружающие ее мужчины «положили на нее глаз».

Поняв, что меня опять обвели вокруг пальца, я ужасно разозлился. Вся так называемая «информация» не стоила и ломаного гроша, а я уже был заметно нетрезв и чувствовал себя невыносимо глупо. Нужно было уносить ноги, но я все никак не мог заставить себя выйти из-за стола.

Захмелевший Николай Петрович, напротив, чувствовал себя прекрасно и все более входил во вкус. Постепенно с «тайн Малиновской» он перескочил на общефилософские вопросы, изо всех сил стараясь втянуть меня в дискуссию о справедливости и о том, возможна ли она на этом свете.