Русские инородные сказки - 6

У нас канун поста был, будничный такой. Ввечеру съели по яйцу с пеплом, препоясались, молиться приготовились.

А на закате в город въехал человек на белом осле. Это само было удивительно, у нас ослов вон как давно не видали. Но самое странное — так это что въехал он через Цветочные ворота, они уже столько веков замурованные стоят.

Пришлого заметили сразу. Сначала — группа молельщиков, только-только приступившая к шествию. Едва обошли стену у ворот — и на те! Берл Самет сказывал потом, они растерялись все, тогда он к ним повернулся так и поклонился немножко. И как в квартал уже въехал, тоже всем кланялся, и женщинам, и детям. А с осла не слезал.

Мы как раз в синагоге были, выходим, смотрим — толпа. Это девятого ава-то, э?

Сам я сперва ослика приметил, думал, все на него смотрят. Потом гляжу — на нем этот мужик сидит. И тут меня как молнией стукнуло: осел же белый был! Видно, не один я такое подумал. В толпе тоже началось, словно рябь побежала. Начали то самое слово шептать, какое у меня на уме было.

Он как будто не замечал ничего. Может, впрямь не замечал.

Я его наконец рассмотрел немножко. Голова повязана платком, темные волосы волнистые такие, а глаза карие. Особенные какие-то глаза. Было в них что-то этакое, что — и не скажешь, а вот как глянет, словно в душу посмотрит. Рубашка обыкновенная, матерчатая. Хотел посмотреть, носит ли он кожаные сандалии в пост, как святотатцы, да ног не видно было: он выше бедер в такую попонку кутался, словно в юбочку. Попонка ниже ослиных боков свисала.

Ослик стоял спокойно, не вертелся, даже копытами не поцокивал. А Савта рассказывала, будто они непоседливые и кричат благим матом. Ну только с Савты какой спрос.

Несколько мужчин не то ему кивнули, то ль поклонились легонько. Он ответил тем же. Здороваться вслух в пост никто не стал.

Подошел рабби Цийон, жужжание чуть поутихло. Рабби степенно оглядел пришельца.

— Из города?

Этот общий вопрос рабби сопроводил неопределенным кивком. Дядька ответил так же неопределенно: пожал плечами.

— Ты пришел молиться с нами?

Дядька опять пожал плечами. Потом подумал и кивнул. Странный был он какой-то, даже и не считая осла.

— Не соизволит ли почтенный… Как зовут уважаемого?

Все повернулись к чужаку.

— Зовут меня Ханиной, сыном Давидовым.

— Так, так, — одобрительно покивал рабби. — Любо видеть человека, чтящего память отцовскую. Не соизволит ли уважаемый Ханина Давидович спешиться со своего осла?

— Ну что вы, — мягко возразил Ханина. — Как же это я спешусь? Да и не сказано ли в Писании: «Кто отлучен был от сынов человеческих, и сердце того уподобилось звериному, и жил он с дикими ослами»?

Это я сейчас так пересказываю то, что мне объяснили потом, а сам дядька процитировал по-арамейски, в оригинале. По рабби Цийону видно было, что цитаты он не признает, но ежели Писание, да на арамейском, — значит, из книги Даниила. Ну или мужик псих и несет вовсе ахинею. Тоже ведь случается, разные ходят. На всякий случай рабби повел себя осторожно: ступил назад — слегонца, на два шага — и спорить не стал.

— Вечерняя молитва в нашей синагоге уже закончилась. На другом краю квартала (рабби Цийон показал рукой) есть штибель амшиновских хасидов. Если хочешь, ступай туда.

Наш рабби, он очень добрый на самом деле. Это к святотатцам бывает строг и беспощаден, а с психами всегда нежный и ласковый, будто с маленькими детьми разговаривает.

И тут сквозь толпу пробилась Савта. Ничего удивительного, она вообще всякой бочке затычка. Посмотрела внимательно на мужика, бух! — и упала к нему в ноги. Точней, к ослу в ноги. Полежала чуток, все молчали (что тут скажешь?), потом поднялась и еще раз поклонилась.

— Наконец-то! — сказала Савта. И начала читать псалмы. Мы к тому уже давно привычные, а ведь она жутковато молится, глухим голосом, словно мертвым, и паузы у нее все одинаковые, механические. Мужик, однако, был не промах: даже бровью не повел.

Поклонился ей в ответ и остался сидеть как сидел.

— Благословен Ты, Всеблагий! Наущи меня уставам Твоим, — не унималась Савта. — Благословен Ты, Всеблагий! Благословен Ты, Всеблагий!..

Тут она дернула пришлого за рукав и повторила со значением:

— Ты, Всеблагий! Наущи меня.

— Эк завернула! — сказал кто-то сзади.

— Много чести, — поддакнул кто другой.

Савта стояла как вкопанная, рукава не выпуская и все так же бубня: «Твоей мудрости наущи меня, иже Ты — избавитель стражды нашеи».