Мое ходячее несчастье

Как только уехал первый доставщик, явился второй, потом третий. По всей квартире, везде, где только можно, гордо расположились роскошные букеты красных, розовых, желтых и белых цветов. Мы с Шепом остались довольны.

Я быстро принял душ, побрился и уже надевал джинсы, когда под окнами зашумел двигатель «хонды». Потом мотор замолчал, и через несколько секунд в квартиру вошли Америка и Эбби. Они сразу же заметили цветы и радостно завизжали, а мы с Шепли стояли и улыбались как два идиота.

Шеп оглядел комнату и, приосанившись, произнес:

— Захотели купить вам цветочков и решили не ограничиваться одним букетиком.

Эбби повисла у меня на шее:

— Ребята, вы такие… такие классные! Спасибо огромное!

Я хлопнул ее по попе, на несколько секунд задержав руку на этом очаровательном изгибе тела.

— Голубка, вечеринка начинается через полчаса.

Эбби и Америка пошли одеваться в комнату Шепа.

Мне вполне хватило пяти минут, чтобы застегнуть рубашку, найти ремень, надеть носки и туфли. Ну а девчонки прихорашивались целую вечность. Нам с Шепли пришлось поскучать.

Наконец он не выдержал и постучался. Вечеринка уже пятнадцать минут как началась.

— Дамы, пора!

Америка вышла из комнаты в платье, которое сидело на ней как вторая кожа. Шепли присвистнул. На его физиономии сверкнула улыбка.

— Где Эбби? — спросил я.

— Возится с туфлями. Будет готова через секунду, — объяснила Мерик.

— Голубка, я же совсем изведусь от нетерпения! — крикнул я.

Дверь скрипнула, и Эбби появилась на пороге, одергивая короткое белое платьице. Волосы она зачесала набок, грудь была закрыта, но ее контуры подчеркивались облегающей тканью. Америка пихнула меня локтем, я моргнул:

— Черт возьми!

— Ну что, готов взбеситься? — спросила Мерик.

— Даже не собираюсь. Она выглядит потрясающе, — ответил я.

Эбби хитро улыбнулась и, медленно повернувшись, продемонстрировала глубокий вырез на спине.

— Да уж, от такого, пожалуй, взбесишься, — сказал я, подходя к Голубке и загораживая ее от Шепли.

— Тебе не нравится? — удивилась она.

— Накинь-ка что-нибудь.

Я подбежал к вешалке, схватил куртку Эбби и набросил ее ей на плечи.

— Трэв, она не будет носить это всю вечеринку, — усмехнулась Америка.

— Ты просто великолепна, — сказал Шепли, как бы оправдывая перед Голубкой мое поведение.

— Не спорю, — сказал я в надежде, что меня услышат, поймут и никто не поссорится. — Ты в этом платье очень красивая, но тебе не стоит его надевать. Юбка такая, что ноги… Черт! Она слишком короткая, а спины вообще нет… На тебе ткани и на пол нормального платья не наберется!

— Это такой фасон, Трэвис, — улыбнулась Эбби.

Кажется, она не разозлилась.

— Вы как будто специально мучите друг друга, — нахмурился Шепли.

— У тебя есть что-нибудь подлиннее? — спросил я.

Эбби потупилась:

— Вообще-то, спереди оно вполне скромное. А что спина видна, так разве это плохо?

— Голубка, — сказал я, морщась, — не хотелось бы тебя сердить, но ты не можешь в таком виде заявиться к моим «братишкам». Если они тебя увидят, я через пять минут ввяжусь в драку.

Эбби потянулась ко мне и поцеловала меня в губы:

— Я верю, что ты будешь держать себя в руках.

— Ну и ночка предстоит! — простонал я.

— Ночка предстоит замечательная, — обиделась Америка.

— Зато вообрази себе, как легко это платье снимается! — сказала Эбби, приподнимаясь на цыпочки и чмокая меня в шею.

Я уставился в потолок, пытаясь не позволить ее губам, липким от блеска, сломить мое сопротивление.

— В том-то и дело, что каждый парень будет это себе представлять!

— Но убедиться сможешь только ты, — пропела Голубка.

Я не ответил. Тогда она отстранилась и посмотрела мне в глаза:

— Ты действительно хочешь, чтобы я переоделась?

Изучив ее лицо, а потом и все остальное, я выдохнул:

— Ты всегда прекрасна, что бы ни носила. И мне пора к этому привыкнуть, да?

Голубка пожала плечами, я покачал головой:

— Ладно, мы и так уже опоздали. Поехали.

Положив руку на талию Эбби, я повел ее через газон к общаге «Сигмы Тау». Голубка тряслась от холода, поэтому я шел неловкими торопливыми шажками: мне не хотелось, чтобы она простудилась, и мы двигались так быстро, как только позволяли ее высокие каблуки. Едва мы преодолели тяжелую двустворчатую дверь, я сунул в рот сигарету, внося свою лепту в типичную для подобных вечеринок задымленность помещения. Внизу глухо бухали колонки — как будто стучало огромное сердце.