И бесплатную футболочку оставшемуся дома дедушке.
Они сами же отрабатывают свои потраченные деньги. Нет, я, конечно, тоже. Но они больше. А еще они действительно постоянно улыбаются. Постоянно. По-сто-ян-но.
В глазах пустота, в пластмассовых зубах — улыбка.
Даже когда тебя во все стороны вертят — улыбаются. Стоишь в позе пьющего оленя, он там трудится сзади, поворачиваешься внезапно — ну да, так и есть.
Как только видит, что на него смотрят — начинает улыбаться.
Очевидно, больше от любви к себе.
Потому что даже в эпический момент феерической ебли он чувствует себя частью великой нации.
Да.
Арабская любовь
Этот был араб. Я не уверена доподлинно в его национальности. Быть может, он был сириец или иорданец, а может, ливиец — я по чертам лица не отличаю, а спрашивать не стала. Так что араб — он араб и есть.
Он пришел, рассчитался без торга, щердо сыпал комплименты, строил масляные глазки и слегка трепал меня за грудь.
Там, у себя, на арабических курортах, они сплошь косят под мачо.
Тут с ними вообще творится что-то страшное.
Началось банально. Разделись, душ, кровать.
Он разлегся на всю мою постель. Я сидела рядом и гладила его по темной меховой груди.
— Будишь моя девушька? Я тиба льублю, — вдруг сказал он.
Так, между прочим. Ну вот с проходняка.
— Посмотрим, милый, — засмеялась я и опустилась вниз.
— Шито ты, зашем? — остановил он мою руку с резиновым дружком, — я тьибе верьу, и ти мине долшена верить.
— Что ты, дорогой, — непринужденно хихикнула я, — разве можно в этом мире кому-то верить?
И отточенно надела шапочку.
— Мине можешь верить, — серьезно заявил он. — Я сирьозный чилавек, все что хочишь — будет. Скаши: «сдьелай это» — я сдьелаю, минье мошна верить…
— Ты харошьая, ты красивая, — приговаривал он, пока я трудилась где-то внизу, — идьи сюда.
Потом он стонал, вертел меня во все стороны, гладил грудь и продолжал: «Льублю тибьа, будишь моя девушька».
Я хихикала. Мне было вот слегка щекотно.
У него осталось полчаса.
Уходя, он долго меня обнимал и говорил, по ходу, больше сам себе:
— Ты типерь моя девьюшька, я тибьа льублю, ты миня жди, ни с кем сматри…
Я строила глазки и улыбалась:
— Милый, приходи еще…
Клиент же должен уходить довольный.
Эти, с южных земель, вообще забавные. Горячая кровь шепчет, что для удовольствий надо слегка сыграть то ли в любовь, то ли в гарем.
Интересно, скольким русским проституткам он сказал «Льубльу, ни с кем сматри»?
Он ушел, я облегченно закрыла дверь и пошла проветривать квартиру.
Зачем они так страшно поливаются духами?
И это ведь не легкий Давидофф, это какая-то дико-арабская ночь. С примесью перца.
Он явился, когда уже больше месяца прошло. Позвонил, сказал:
— Привет, Катья, это **** (как они живут с такими именами?) Ти мьеня ждьешь? Ждьешь, Катья, я буду…
— Приходи, милый. — Улыбаюсь трубке.
Постоянные клиенты — это хорошо.
Он заходит, и от его «арабской ночи» дохнут тараканы у соседей.
Я чуть более живуча и просто стараюсь сильно не дышать.
Он улыбается во все свои тридцать два и зажимает меня у стенки:
— Ты мьеня ждала?
— Ждала, ждала, — выскользаю я из черных рук и интересуюсь: — Милый, ты ко мне на сколько?
— На сколько захочишь, ты же мой девьюшка, будит харашьо, льубльу тибьа, иди ка мне, — несет он свою тарабарщину, пытаясь меня изловить и приобнять.
Я уворачиваюсь.
— Милый, — очень универсально, очень, я как-то не запомнила, как его зовут, да и разве их имена запомнишь? — Люблю — это отлично, но я не бесплатная девушка. Ты на сколько? Час, два? На ночь останешься?
— На ношь, на ношь, — довольно улыбается он.
— Ну вот и давай сначала решим с оплатой, — твердо говорю я.
— Айй, чьто ты гаваришь, — он вдруг начинает недовольно махать руками, — все будьит, патом будьит! Я тибья льублю.
— Так… Давай ты сначала рассчитаешься, да? А потом тебе все и будет, и люби потом сколько хочешь. А бесплатно меня любить не надо.
Я постепенно раздражаюсь.
— Шьто ты гаваришь! Ты же моя девушька. Какие деньги? В ресторан поедем, в магазьин поедем, сапоги хочешь завтра? Все у тибьа будит, красавица, будишь мая, все будит, красавица, — гнет он, не слушая меня.