Тверская, 8

Но он вел их, и довел всех живыми до рая – охотничьей сторожки, где были стены, дрова, в общем, спасение!..

Кто-то должен делать вид, что сильнее всех, иначе выход только один – упасть замертво, умереть еще до того, как смерть придет на самом деле.

Перед самым входом в магазин «Москва» в бочке жгли какие-то бумаги. В скверике за Долгоруким, смотревшим на московскую смуту с высоты пьедестала и веков, которые отделяли его от нынешней суеты и возни, ломали деревья и тоже совали в бочку, и Марине ужасно жалко было этих деревьев, погибавших в огне.

Под вечер директриса всех отправила по домам, а сама осталась в магазине – охранять.

– Ты ненормальная, – устало сказал ей Матвей, когда они закрыли двери за последним сотрудником, – ты хоть понимаешь, что может здесь начаться?

За стенами как будто шумело море, рокотало приливом. Там двигалась, ревела и бунтовала многотысячная толпа.

Марина упрямо молчала.

Бабушка и мама всегда ругали ее за упрямство.

«Вредная какая девка! – в сердцах говорила бабушка. – Никогда по-человечески не сделает, все по-своему! В походы какие-то все налаживается уйти! Мать сказала: ни за что не пущу, так она обманом ушла! Нам соврала, что с подружкой на юг едет, и еще подговорила кого-то из Ялты телеграмму прислать, жива, мол, и здорова! А сама фьють!.. Только ее и видели! Уже в горах каких-то скачет! А там, в горах этих, кто только не пропал! Самое место там девушке, в горах-то!»

Марина клялась, что на следующий год непременно поедет в Ялту и будет проделывать там все, что положено проделывать девушке, то есть гулять по набережной с кавалером и есть мороженое в кафешантане. Наступал следующий год – и фьють!.. Только ее и видели.

– Давай так договоримся, – поглядывая на нее и заранее понимая, что дело гиблое, начал Матвей. – Давай я отвезу тебя домой и вернусь сюда.

– Что ты можешь сделать один?

– А что мы можем сделать вдвоем?

– Вдвоем лучше, чем в одиночку.

– Это ничего не изменит.

Марина подумала немного.

– Хочешь, я тебе чаю заварю? С сахаром и с лимоном?

– Откуда у нас лимон?

– Припасла, – тоном доставалы и ловчилы отвечала Марина Николаевна. – И вот что, Мить...

– Что?

Она ходила по тесному кабинету, наливала в чайник воду, доставала чашки и лимон.

– В общем, домой я не поеду, и ты меня даже не уговаривай.

– Я не буду тебя уговаривать. Я заверну тебя в ковер и отвезу силой.

– Ну, значит, я приеду обратно на метро, если оно еще ходит.

– А оно ходит?

– Откуда я знаю?! – рассердилась Марина. – А телевизор небось не работает.

– Во время любой революции первым делом следует захватывать почту, телеграф и телефон. Ну, в современной интерпретации, значит, телевизор. Ты об этом не знаешь, потому что ты маленькая и плохо училась в школе.

– Я в школе училась хорошо, но это было давно.

– Это было недавно, потому что ты еще маленькая.

– Митя, я не поеду домой.

Муж помолчал, а потом сказал грустно:

– У нас с тобой на двоих один мой пистолет. И я даже не уверен, что мы кого-нибудь напугаем этим пистолетом!

– А кого мы должны пугать? – бодро, чтобы, не дай бог, он не заметил, как ей страшно, сказала Марина. – Мы же в политических партиях, движениях и группировках не участвуем! Нам самое главное, чтобы мародеры в магазин не забрались! А мародеров вполне можно напугать... пистолетом. Да?

Матвей посмотрел на нее.

Она была очень храбрая и полна решимости отстоять свои книги, витрины, авторучки, блокноты, ее собственный мир, который был для нее так важен. Гораздо важнее любых революций.

Крошка Енот был маленький, но храбрый.

Впрочем, Матвей отлично знал свою жену, и знал, что она упрямая – вредная, говорила теща! Он знал, что с ней, тем не менее, можно договориться, и что она отступит, если почувствует свою неправоту, и что она всегда слушает разумные доводы, и полагается на его точку зрения там, где он разбирается лучше. Еще он знал, что Марина никогда не вредничает просто так, из корысти, лени или скверности характера, что ей всегда все можно объяснить, и она будет старательно вникать в то, что ей объясняют.

Еще он знал, что не в ее правилах отсиживаться за чужой безопасной спиной, что бы ни происходило.

Она была слабой, когда болела, или страдала, или хотела заботы и внимания, или когда чего-то не понимала и шла к нему за разъяснениями.

Но когда стреляют – всерьез, не понарошку! – и неизвестно, как закончится эта ночь, глупо и невозможно уговорить ее остаться за крепостными стенами замка!